— Давай сюда, — я освободился от второй, ставшей обузой лыжи и, сразу провалившись по пояс в снег, подполз к еще широкому просвету между деревьями метрах в пяти от Ткача.
Тот окольным путём доковылял до спасительной щели и попытался в нее протиснуться. Лыжи при этом этот идиот не снял, да и с автоматом расстаться не поспешил.
— Иех! — потянул я своего напарника за "калаш", который он зачем-то держал в руках. Голова и жопа прошли, одна лыжа, оставшись среди деревьев, тут же лопнула, раздавленная ими, а вторая разделила ее участь чуть позже, когда мы вдвоем уже барахтались в глубоком снегу на опушке.
— Бля! — Только и смог выдохнуть Ткач.
Страх заставляет человека двигаться, но никогда не способствует мыслительному процессу. Конечно, одномоментно кто-то и цепенеет от накатившей волны ужаса, но потом она все равно гонит человека прочь. А вот думать при этом он даже не пробует. Казалось бы, остановись, прими единственно верное решение, но нет, продолжают бежать, куда глаза глядят. В нашей же ситуации ничего другого и не оставалось, хотя без лыж продвигались со скоростью плетущейся на погост клячи. Хорошо еще Красавчик притащил двух жирных тетеревов и одного зайца. Определенно судьба решила вознаградить нас за все мытарства последних дней, а может быть кто-то там наверху решил еще немного понаблюдать, как эти два червячка извиваются на иголочке. Пожалуй, неделя-другая, и я тоже стану слезливым и набожным. Вон Ткач, забравшись в тёмный тоннель рудника, молится украдкой. Этот заброшенный рудник пришелся как нельзя кстати для двух почти замерзших и выбившихся из сил бродяг. Местность тут совершенно не способствовала ночлегу под открытым небом. Тайга к вечеру сменилась перелесками из полярной березы, с кривыми, будто скрюченными артритом стволами, перемежающимся зарослями багульника. Ветру раздолье. Ни костер развести, ни за деревом укрыться. Постоянные же спуски и подъемы вымотали почище дневного барахтанья в глубоком снегу. Так что, преодолев последнюю впадину, мы едва дотащились до небольшой расселины, оказавшейся входом в шахту. Остановились недалеко от входа, чтобы не угореть. Кое-как развели костёр из наломанных по дороге веток. Сквозняк хорошо вытягивал наружу дым, а из темного чрева старой шахты тянуло затхлым и сырым, но теплым. Висящие вниз башкой летучие мыши и ползающие по стенам чёрные слизняки в ладонь величиной лишали это место ощущения необитаемости. Какие-никакие, а соседи.
Говорить о том, что произошло с нами, не было ни сил, ни желания. Тем более не имело смысла пытаться хоть как-то объяснить необъяснимое. К агрессивной фауне мне не привыкать, но вот флора пыталась со мной покончить впервые. Видимо прав был тот шаман насчет чертовой Золотой Бабы, и напрасно я поскупился стерве на дары. Теперь выживает нас из тайги, всеми мыслимыми и немыслимыми способами пытается не пропустить халявщиков к цепи камней, среди которых прятался тот самый, с брюхом, набитым добром, которое сделает нас сказочными богачами.
Времени варить горох или, тем более, зайчатину, уже не было совершенно, поэтому уснул я с недожёванным куском вяленой дряни в зубах, даже не чувствуя её вкуса. Утром пришлось пожалеть, что спирт закончился и нечем прополоскать рот, в который будто кошки насрали.
— У меня для тебя хорошая новость, — заявил я Ткачу, как только он продрал глаза и сел.
— Не может быть, — зевнул напарник. — Жрачки на два дня, патронов на полчаса боя, тонны снега вокруг и тьма тьмущая голодных до человечины тварей. Это ты называешь хорошей новостью?
— Все так да, но до нашей цели, Алексей, осталось пара дней пути.
— На лыжах или без?
— Хороший вопрос. На лыжах, конечно.
— А без лыж сколько топать?
— Нисколько. Спешу тебе сообщить, что до того соснового бора, что нас едва не схарчил накануне, минут двадцать бодрого бега. Ну, может про двадцать я и загнул, — поспешил оправдаться я, глядя на удивленную рожу Ткача, — но полчаса точно. А шли пешком мы с тобой, если ты помнишь, полдня.
— Пиздец! И это ты называешь хорошей новостью?
— Таки да. Потому что лыжи у нас будут!
— Твоя американская шлюха из Солей на вертолете пришлет?
— Нет. У местных разживемся, — я поманил напарником пальцем. — Гляди сюда. Видишь?
Ткач подошел к небольшой нише, выдолбленной в стене, и инстинктивно прикрыл лицо тыльной стороной ладони.
— Воняет.
— Правильно! Потому, что подох недавно. И подох не своей смертью, — кивнул я в сторону полуразложившегося трупа, застывшего в позе с заведенными назад руками и воткнутым в макушку необычным ножом.
— Костяной, — морщась при виде вываливающихся наружу мозгов, прокомментировал мой напарник, пока я со скрежетом вынимал клинок из черепушки безвременно усопшего.
Покойник, похоже, сам из местных, и перед смертью с ним явно не церемонились. Одет он был не то что не по погоде, а в домашнее: драные кожаные боты, обмотанные во что-то типа онучей ноги, рубаха до колен и никакой шапки.
— Прямо из дома взяли и везли, думаю, недалеко, ибо нахера далеко везти, чтобы убить?
— Ну и как мы их найдем? — Ткач с сомнением посмотрел на проветривающий мозги труп.
— Красавчих их уже нашел, — показал я пальцем на зверюгу, радостно виляющую жопой возле выхода. — И судя по его животу, осталось только пойти и собрать то, что нам принадлежит по праву.
— А если их там целая деревня? Не мог же твой ублюдок сожрать целую деревню.
— Сожрать нет, — я поднял руку, останавливая Красавчика, готового прыгнуть на Ткача, — а вырезать запросто. Если аборигены используют костяные ножи, стрелковки у них явно нет, а без стволов десятку-другому гуманоидов против нашего парня делать нечего. И перестань называть Красавчика ублюдком. Я его не на помойке нашел, а в столичной теплотрассе. Быдло ты колхозное.
Ткач что-то пробухтел в ответ, но обострять не стал, и мы отправились вслед за моим питомцем, кубарем скатившимся с обратного склона этого высокого холма, который можно было назвать и маленькой горой. Там, внизу, снова начинался лес, в который мы благоразумно заходить не стали, а потащились вдоль, по его опушке. Красавчик в нетерпении наворачивал круги по окрестным кустам, оставив нас наедине с тоннами снега и собственными мыслями.
Смерть. Жаль, что никто никогда не поделится своими впечатлениями об этом таинстве, не расскажет за рюмкой, как случилось умереть и понравилось ли оно ему. Тот жмур в заброшенной шахте получил ножом в репу — подумаешь, великое дело! Таких, воняющих нутряным салом и сопревшей оленьей кожей шляется по местным лесам навалом. Одним больше, одним меньше. Однако умело обработанная медвежья лопатка, превращенная в острое лезвие, взорвала, расщепила на атомы целый мир, наполненный страхами и желаниями, заботами и радостями. Она превратила в разлагающуюся массу детские воспоминания, юношеские мечты и весь накопленный годами опыт. Погиб целый мир, целая вселенная перемешалась с грязью на сыром каменном полу тоннеля. Да и хер бы с этим оленеводом. Там мирок так себе. Вот когда в пьяной разборке во Владимире пуля вынесла мозг местного оружейных дел мастера, была похерена жизнь не одного десятка семей, кормившихся с этого бизнеса в городе. Потому что, можно сказать, целую отрасль владимирской промышленности разбрызгало по залитому пивом столу, и конкуренты из Коврова захватили этот рынок, безжалостно вышвырнув местных на помойку. Рук, жоп и ртов в любом месте всегда полно, а вот качественные мозги, они даже не на вес золота. К слову, та же стремительно пустеющая голова Ткача все еще содержит столько информации о городах и весях, сколько не сможет себе даже представить какой-нибудь урод, запихивающий в магазин патрон, которому, возможно, суждено продырявить чердак Алексею.
Красавчику же были неведомы все эти премудрости. Поэтому он легко и просто разорвал кхуям пятерых крепких взрослых манси, расположившихся на ночлег в небольшой юрте. Не оставил целой ни одной одежки стервец.
То были охотники, если судить по их оружию и сваленным в углу жилища тушкам и шкуркам. Не повезло им, повезло нам. Отличные широкие лыжи, много вяленого мяса и рыбы, сушеных ягод и грибов… Ткач был в восторге. Перетряхнув охотничьи котомки, мы нашли кучу бесполезных нам ловушек на зверье разной масти и запчасти для их примитивного оружия. Долго размышляли, стоит ли задержаться, потому что не обнаружили ни собак, ни саней, а это значит, что за охотничьими трофеями скоро пожалуют соплеменники пошедших Красавчику на корм. Собачья упряжка сейчас была бы очень в жилу, но хер его знает, сколько ждать. Между тем и у меня, и у Ткача уже зудело. Веселая беспечная жизнь в двух днях пути на восток, и это после бесконечно долгих недель в тайге! Да ебись оно все конем! Хотя насчет двух дней я погорячился. Привык мерить километры на плоской местности. Здесь же, в предгорьях, лес, конечно, был свободен от буреломов, но скользить по рекам и просекам совсем не то, что подниматься и спускаться по горам, пусть даже и на лыжах. Подъем — это бесконечное петляние и переступание мелкими шажками там, где подниматься зигзагами нет возможности. А спуск — это далеко не веселое скольжение по прямой, как мы выяснили опытным путем, улетевши пару раз в заснеженные, слава Богу, расселины. Одним словом, на спуск уходило тоже дохера времени. Но главное — мы приближались к нашей цели. Осталось выяснить стоило ли оно того.
