Сталин поморщился – терпеть не мог громких голосов. Разве что во время военных парадов, но тут уж деваться некуда. Однако замечания делать не стал – не до того.
– Тогда скажите начальнику дежурной смены, чтобы он вам указал дорогу, – наставительно произнес Сталин и на всякий случай уточнил: – Времени вам на все – пять минут. Все, – и, не дожидаясь очередного бравого ответа, развернувшись, поспешил обратно.
Торопливо вернувшись в кабинет, он облегченно перевел дыхание – зеркало продолжало работать. Вот только теперь ряби на его поверхности не было видно, как, собственно, и самой поверхности. Все зеркало, включая и деревянную раму, было окутано неким дымом, по виду больше всего напоминавшим туман. Отличие от обычного тумана было лишь в том, что этот чуточку искрился. Искорки были хаотичные, яркие, весело вспыхивающие и тут же гаснущие.
Некоторое время вождь смотрел на зеркало, не в силах оторваться от завораживающей картины, и лишь негромкое покашливание за спиной вывело его из столбняка. Сталин обернулся. Позади стояли бывший часовой и начальник караула. Доложить о выполнении приказа никто из них не успел. Сталин еще раз внимательно посмотрел на красноармейца, которому сама судьба предопределила пройти неведомое испытание. Ничего особенного во внешнем виде красноармейца не было: небольшого роста, с длинным носом, какими-то блеклыми серенькими глазками и незапоминающимся лицом, Шеломов этот впечатления, прямо скажем, не производил. «Кого попало берут охранять главу Советского государства», – раздраженно подумал Сталин, и, попутно решив позже высказать все это начальнику охраны генералу Власику, решительно подошел к робеющему красноармейцу.
Инструктаж солдата был краток, ибо следовало торопиться – неизвестно, сколько времени есть в запасе. Сказал лишь главное: ничего не бояться и по возможности как можно скорее вернуться обратно, где бы тот ни оказался. В самом крайнем случае, если он не увидит возможности вернуться, надлежало сообщить о себе. Ну и предупредил о секретности: никому о том, что увидит и услышит, ни слова, пока не появится у него. Подумав, добавил исключение: Берия (все равно тот знает основное) или сотрудник НКВД по рангу не ниже старшего майора.
Остальное произошло в точности как с исчезнувшим историком, во всяком случае, как рассказывали о том на многочисленных допросах его помощники. Разве что намного быстрее, поскольку ничего не подозревающий Шеломов особо не колебался и хладнокровно шагнул в дым, после чего мгновенно исчез. Словно испарился. И тут же, вместе с испарившимся Петром, пропал и дым. Бесследно, словно его и не было вовсе.
Сталин вытер испарину со лба и угрюмо уставился на свое отражение в зеркале.
– И сколько мне теперь ждать? – спросил он то ли у зеркала, то ли у самого себя. Но и зеркало, и отражение главы Советского Союза молчало. У двери столбенел начальник караула. Рассеянно посмотрев на растерявшегося майора, Сталин шагнул к своему столу, снял трубку телефона и, дождавшись, когда его соединят с нужным абонентом, глухо произнес:
– Не спишь, Лаврентий? Это хорошо. Приезжай срочно.
…Впоследствии сам Сталин, сколько ни припоминал, как ему удалось оживить древний артефакт, какой узор на раме зеркала и с какой силой он нажимал, «включить» его заново так и не смог. Ни разу. Да и красноармейца Шеломова в своей жизни Иосиф Виссарионович больше никогда не видел. Пропал солдат, как в воду канул.
А вот неверие Жукова в то, что Москву удастся отстоять, Иосиф Виссарионович не забыл и не простил. Поэтому, когда в самом начале января Сталин подписывал наградные списки отличившихся при обороне Москвы, Жуков в них не попал. Ни в один. Ему не досталось ни ордена Ленина, как Власову или Рокоссовскому, ни ордена Боевого Красного Знамени, которым Верховный главнокомандующий удостоил многих других полководцев, ни даже Красной Звезды.
Но и вовсе без награды Сталин его не оставил. Справедливо предположив, что Жуков может посчитать, будто о нем попросту забыли, Верховный, немного подумав, принял решение все-таки наградить командующего Западным фронтом, но так, чтоб тот запомнил эту награду, равно как и свой телефонный звонок насчет переноса штаба фронта на восток, на всю свою жизнь. И Жукова, как и миллионы рядовых солдат, удостоили… медалью «За оборону Москвы».
Что и говорить, знал товарищ Сталин толк в изощренной мести.
Глава VII
Красная комната. Набережная Роз, Брюгге, 1434 год
Подполковник КГБ Николай Сиротин проснулся в маленькой узкой комнате. Его сознание цеплялось за последнюю запомнившуюся картинку: вот он стоит в Лондонской картинной галерее, затем какой-то японец предлагает ему посмотреться в маленькое зеркальце, а потом почему-то все плывет перед глазами… Комната, в которой очнулся подполковник, была чрезвычайно странной и менее всего походила на картинную галерею Лондона.
Значительную часть ее занимала большая деревянная кровать под диковинным красным балдахином. Потолок в комнате был тоже деревянный и, кажется, очень старый. По крайней мере, бревна, из которых потолок был сложен, почернели от времени. Рядом с кроватью стоял необычного вида, деревянный и, видимо, жутко неудобный диван, покрытый такой же ярко-красной тканью. На диване лежали или даже, скорее, стояли две подушки – такие же красные, как балдахин и диван. Окно в этой комнате было маленьким, его стекла казались затуманенными и состояли из множества мутных квадратиков и кружочков. Деревянные ставни были открыты в глубь комнаты. Под окном стоял старинный комод. На подоконнике и на комоде лежали рассыпанные кем-то апельсины. Эти апельсины и то, как они лежали, очень напугало подполковника. Забыть эти рассыпанные апельсины, да и всю эту красную комнату было совершенно невозможно – Сиротин уже много дней изучал картину голландского художника Яна Ван Эйка и знал этот интерьер до мелочей.
Сиротин поднял голову вверх и еще раз посмотрел на потолок. Все так же горела единственная свеча на блестящей люстре. Сотрудник советского посольства перевел взгляд направо и увидел круглое зеркало-иллюминатор, висящее прямо над красным диваном. Сиротин теперь был абсолютно уверен, что находится в комнате, интерьер которой до мельчайших подробностей соответствует интерьеру, изображенному на картине, которую он рассматривал за мгновение до встречи со странным японцем и до того, как тот предложил посмотреть в его маленькое зеркальце. Прямо напротив зеркала-иллюминатора, на другой стороне комнаты, располагалась плотно закрытая дверь. На картине, которую Сиротин еще совсем недавно видел в Лондонской национальной галерее, накануне своего пленения (а Сиротин был совершенно уверен, что попал в плен), в зеркале отображались какие-то люди, входящие в эту самую дверь. Фигуры людей были плохо различимы, но было отчетливо видно, что это несколько человек. Сейчас дверь была плотно прикрыта, а комната пуста.
Сиротин оглядел себя. Он был одет в чистую, но очень грубой ткани и странного фасона рубашку, которая больше напоминала холщовый свитер. В вырезе на груди рубашки он увидел несколько грубых дырок, сквозь которые была продета веревочка, позволявшая, при необходимости, ворот закрыть. Холщовые штаны, тоже на веревочке, дополняли ансамбль. Ботинок не было.
Подполковник быстро сообразил, что к нему применяют методы психологического воздействия, о которых так много и подробно рассказывали на спецкурсах в школе КГБ. Хитроумные американцы мастерили, например, якобы космический корабль, все отсеки которого были задраены так, что открыть их было невозможно, а в иллюминаторе проплывала в голубой дымке планета Земля. Однажды помещенный в такой аппарат советский резидент, будучи совершенно уверенным в том, что его отправили в открытый космос, к третьему дню заточения в этой псевдогалактике сошел с ума. Его невнятное бормотание под нос было идеально записано на восхитительные японские магнитофоны – предмет мечты любого советского человека. Долго потом еще эта запись доставляла проблемы сотрудникам Первого главного управления КГБ СССР! Половина американской резидентуры была безнадежно провалена, а от ряда операций пришлось просто отказаться – столько информации с перепугу наговорил сам себе под нос сошедший с ума разведчик.
