Агния поискала глазами, кто ее попросил, но, не найдя, схватилась за ковш в руке Степана и, хохоча, прислонилась к нему губами, столкнувшись лбом с носом Степана.
– Урра! Тянут из одного ковша! – гаркнули гости. – Тянут-потянут, а вытянуть не могут!
– Вытянут! Давай, давай!
– Вытянули! – прогремел бас Егорши, и он, по-медвежьи выпятившись из застолья, бухнул каблуками бахил в половицы и пошел танцевать, смешно вихляя своим толстым бабьим задом.
ЗАВЯЗЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
I
Шесть шагов от одной стены до другой. В одну сторону и обратно. И так без конца. Думы роились, как пчелы. «За что? Наверное, за плен, не иначе. Нет доверия. А что я могу сказать в свое оправдание? Кто может подтвердить, как я держался там в концлагерях? Никто!»
Все свершилось без лишних слов и шума. Приехали два милиционера, оперуполномоченный, которого он видел впервые, и жуткая фраза: «Вы арестованы!» И – ночь, суматошная, темная, сырая, чавкающая. Ехали верхами из тайги в райцентр. Объездной дорогой мимо Белой Елани. На рассвете переправились через Амыл, и Демид оказался в четырех бревенчатых стенах, за решеткой на окне.
И вот привели его на допрос.
– Демид Боровиков? Так. Бывший военнопленный. В тридцать седьмом году сужден по 58 статье…
– Так точно, гражданин майор. Судим тройкой. Два года восемь месяцев кайлил камень. Освобожден за недостаточностью состава преступления после пересмотра дела.
– Когда вернулись в Белую Елань?
– В марте нынешнего года.
– Почему вы пришли из города один? Могли найти попутчиков. Не так ли?
– Не было попутчиков. Машины не ходили. Лед вешний, сами понимаете, ненадежный.
– Где купили ружье?
– Не купил. Встретил старого товарища по леспромхозу, Тимкова. У него взял.
Ответы Демида майор не записывал.
– Так. – Майор прищурился, – Попробуйте вспомнить, о чем вы говорили с Евдокией Елизаровной Головней при первой встрече возле зарода?
Демид криво усмехнулся:
– Сказал ей пару ласковых слов, как она хотела утопить меня в тридцать седьмом году, и все.
– А не говорили, что наши военнопленные все категорически отказались ехать на родину?
– Вранье! Такого разговора не было.
– Так, так. – И, мгновение помолчав: – В каких отношениях вы были с Анисьей Головней в тридцать седьмом году?
Демид почувствовал, как кровь прилила к его щекам:
– Какие могут быть отношения с малолетней девчонкой?
Майор положил ладонь на папку:
– В какое время дня проходили тем хребтом, где начался пожар?
– Утром.
– И много было там сухостойных деревьев?
– Да весь пихтач и кедрач. Сплошной сухостойник. И валежнику было много. Целые завалы.
Майор, выпрямился и в упор поглядел на Демида.
– И если под такой завал подложить огоньку – сразу пожар?
– Безусловно.
– Когда вы шли по таким завалам, не обронили случайно папиросу?
– Нет, не обронил.
– Вы же, наверное, не один раз закуривали, когда шли своим поисковым маршрутом?
– У тех, кто работает в тайге, есть такая привычка, гражданин майор: если закурил – спичку прячешь под донышко коробка. Всегда так. Папироса докуривается и тушится.
– Ну, а по рассеянности? Забыл – и бросил.
– Не страдаю такой забывчивостью.
– Так. – И опять настороженное молчание. – Долго вы шли тем хребтом?
– Часа два, может. Потом спустился в рассоху.
– Уточните слово «рассоха».
– Рассоха – расщелина в хребте, наподобие лога. Но рассоха сквозная, где обыкновенно собираются горные воды, стекающие в пади, к подножиям хребтов. Как, например, нельзя назвать бахилы сапогами или чирки – тапочками, так и рассоху логом, увалом, обрывом.
У майора подобрело лицо:
– Однако вы хорошо знаете свою родину, Боровиков! А скажите, какая же разница между бреднями и бахилами?
– Бахилы – водонепроницаемая самодельная кожаная обувь с мягким или высоким полутвердым задником, с широким и низким каблуком. Подошва – либо лосевая, прошивная, либо из кожи «полувал», на деревянных шпильках, со швом между шпильками. Голенища бахил без поднаряда – высокие, мягкие, с ремешками под коленями и у сгиба ступни. Бродни – без каблуков и задников, с голенищами, как у бахил. Шьются и те и другие на два размера больше ноги, чтобы можно было подобуть три-четыре портянки или собачий чулок с портянкой.
Демид старался говорить спокойно, но руки у него тряслись, и левая щека нервно подергивалась.
– Обычно в бахилах охотник идет в тайгу в мартовские морозы, когда нельзя идти в пимах, тем более в твердом и неудобном сапоге. Бахилы и бродни – обувь легкая, удобная и сохраняющая тепло. Надеть легко, а идти – ног под собой не чуешь, как говорят охотники. В дополнение к бахилам – шаровары с болтающейся мотней чуть не по колено. В таких шароварах не подопреешь. Я пробовал охотиться в обыкновенных брюках, без мотни, – не выдержал.
– Понятно! – Майор улыбнулся. – Так вот почему у некоторых мужиков в таежных деревнях мотня штанов болтается, как мешок. Я думал – не умеют шить домашние портнихи.
– Наоборот, штаны с мотней и настоящие бахилы не всякий сошьет.
Майор достал из ящика письменного стола толстую тетрадь в коленкоровом переплете и что-то записал в нее, посмеиваясь себе под нос.
– Записываю местные речения, поговорки, присказки, побаски и редкие слова. Сибирь – амбар под семьюдесятью замками. Лес, горы, теснины, увалы, рассохи вот и тайга! А в тайге – дырка в небо. Я, например, человек степной, с Дону. Люблю простор, ширину, чистоту полей… А здесь, в тайге, как в преисподней. И люди тут, скажу, темные, будто в шубах на свет народились. Кого ни копни – замок с секретом. Не так ли я говорю?
– Люди везде разные бывают. И хорошие, и плохие. Хорошим – тайга мать родная. Плохим – лютая мачеха…
– Вот-вот, Боровиков. Как это говорят: каждый кулик свое болото хвалит? Я – степи. Вы – тайгу. Только зачем же ее жечь?
– Тех, кто жгет тайгу, надо расстреливать, гражданин начальник, – отрубил Демид, прямо и твердо взглянув в глаза майору.
– Кстати, почему ветер называют здесь хиузом?
– Но хиуз – не ветер.
– Что же такое?
– Хиуз – едва ощутимое перемещение воздуха в мороз. При февральском хиузе, если выпустить пушинку из рук, она будто застынет в воздухе, в мгновение покроется куржаком и медленно опустится на землю. И вместе с тем идти с открытым лицом навстречу хиузу невозможно: обморозишь щеки. Старожил никогда не скажет: дует хиузом, а – тянет хиузом.
Майор построжел.
– Итак, продолжим разговор без хиуза, – сказал он, открывая следственное дело.
Но в эту минуту вошел милиционер и сказал, что один гражданин из Белой Елани просится к майору.
– Пусть подождет, – буркнул майор.
Однако приоткрылась дверь и показалась голова Мамонта Петровича. Демид выпрямился, взглянул на односельчанина: «Мамонт Петрович! Неужели и он меня подозревает?!»
– Подождите, говорю!
– У меня разговор безотлагательный, – заявил Мамонт Петрович и вошел в кабинет. – По срочному делу, товарищ майор.
Пришлось майору прервать допрос арестованного и выслушать нежданного гостя.
Как только Демида увели из кабинета, Мамонт Петрович уселся на Демидове место и начал без обиняков:
– По ложному следу идете, товарищ Семичастный. Прямо надо сказать: облапошила вас Головешиха! Боровикова занапрасно арестовали. Тайгу он не поджигал и в помыслах такого не имел. Определенно! Погодите! Тут вот какая штука. Соображать надо, товарищ Семичастный. Кто такой был Андрей Северьяныч, которого убили на пасеке? Предбывший белогвардеец, а потом кулаком заделался в Кижарте. Куда он стриганул во время раскулачивания? В каратузскую банду, которую собрал в тридцатом году Ухоздвигов. Слышали про такую фамилию?
Семичастный что-то слышал про Ухоздвигова. Бывший золотопромышленник, что ли?
– Самого Ухоздвигова давно в живых нету, – пояснил Мамонт Петрович. – Было у него пятеро сынов. Как известно, самый младший, Гавриил Иннокентьевич, который при Колчаке командовал карателями, и по сию пору в живых состоит. Провернулся через все мельницы и крупорушки.
