Фыркали лошади, лаяли собаки, и тайга казалась темной и густой: нырнешь – и с концом. Агния не помнит, как дошла до избушки, что еще говорил приискатель и как встретил ее Марк Граник. Все это пронеслось в тревожном, тяжелом полусне. Граник тоже подтвердил, что Демид Боровиков арестован как будто бы за поджог тайги и что Двоеглазов срочно вызван на вертолете в Белую Елань.
– Что же это такое, Марк Георгиевич? Зачем Боровикову жечь тайгу? Чуть не каждый год и до него случались пожары!.. Я же видела, как браконьеры убили марала и собирались подпустить «красного петушка».
«Надо скорее возвращаться в Белую Елань…»
– Это же на дурака рассказ, чтоб Демид стал жечь тайгу! Браконьеры жгут.
– Может, оно и так. Но дело-то посложнее будет. Пчеловода кижартской пасеки Андрея Северьяновича нашли убитым. А Демида взяли в двух километрах от пасеки в тот же день…
«Так вот оно что! Значит, Андрея Северьяныча убили! Потому он и не встретил ее с Андрюшкой, как обещал».
– Но какая же нужда Боровикову убивать пчеловода?
– Вот тут-то собака и зарыта,
– Боже мой, боже мой!
Агния закрыла лицо руками. Она слышала, как приплелся в избушку Андрюшка, упал и захрапел на нарах. Что-то еще говорил Граник, спрашивал – не отозвалась. Взяла тужурку, вышла на волю, присела возле старой сосны, глубоко вздохнула.
Предутренняя синяя марь начинала отбеливать тайгу. Сна не было.
Не помнит Агния, сколько так просидела. Час ли, два ли прошло.
Красноватый диск солнца выплыл над горизонтом.
Бывают минуты в жизни у человека глубокие, как колодец. Посмотришь в него – дна нету. Оглянешься – и не знаешь, год ли, десять ли прошло? А может, века пролетели?
Подошел Марк Граник.
– Так и не отдохнули, Агния Аркадьевна? Поспали бы…
– Ничего. Я не устала…
– Я только что говорил по рации с Двоеглазовым. Он сейчас в Жулдете. Очень рад, что вы счастливо вышли из пекла. Там решили, что вас тоже захватил пожар. Никак не могли пробиться на то «смертное место». Кстати, что там за место, Агния Аркадьевна? Мираж, наверное? Двоеглазов уверен, что там ничего существенного нет.
– Что вы, Марк Георгиевич! Там сплошная золотоносная жила.
– Значит, там все-таки есть золото?
– И много! – ответила Агния и опять подумала о Демиде: «Кто же оговорил его? Неужели опять Головешиха? Будь она проклята!..»
IX
А было так…
Над Жулдетской пасекой сгустились вечерние тени. В синеве неба едва пробились робкие звезды. От реки дохнуло сыростью. На огромной поляне у подножия Лешачьих выводков рядками белеют ульи пчел. В мареве вечерней дымки они кажутся большой деревней, когда глядишь на них вот так, с высоты крыльца.
Андрей Северьянович смотрит на домики пчел, и что-то тяжелое, давящее подкатывает под сердце. Глазами бы не глядел!..
Мудрая, сложная жизнь у пчел в дни летнего взятка. Без устали трудятся они с утра до вечера, умиротворенно жужжат, прошивая прозрачный воздух золотыми пулями. Осматривают медовые запасы, очищают восковые ячейки для червления. Косяки трутней, лениво ползая по раминам, с нетерпением ждут, когда же настанет, наконец, и для них отрадный час! Поднявшись высоко в синее поднебесье, они будут оспаривать между собою первенство за брачный миг с маткой-молодкой. После чего самец вернется на землю только для того, чтобы вскоре умереть. А матка, радостно гудящая, найдет свой улей не для того, чтобы жить в нем на положении заневестившейся молодки, а чтобы сплотить вокруг себя молодых пчел, строиться с ними в новом жилье и уже никогда не покидать его – работать, работать, плодить деток! Невелик век матки. Всего каких-то три-четыре годика. Но вся ее работа радостная, разумная, беззлобная и строгая!..
Случается, пчелы схватываются с пришлыми хищниками: осами, шмелями, мышами и даже медведями. Ударит пчелка, и сама тут же погибает, но никогда не уклонится от защиты своего домика…
В сложной, трудолюбивой жизни пчел Андрей Северьянович читал как бы укор самому себе. Не так ли вот и он жил, трудился, работал, ночей недосыпал, никого не обижал. Была и у него жена, дети. А где теперь его жена Аграфена Тимофеевна? Царство ей небесное! Давно сгнили косточки и жены, и деток в суровом краю на высылке у Подкаменной Тунгуски. Потом связался с бандой, будь она проклята! А зачем, к чему?! Махал кривой саблей с червленой серебряной рукояткой! Сколько греха принял на душу?..
«Ох-хо-хо, люди, неразумные твари! Злобствуют, убивают, пакостят… А вот она, жизнь-то, какая мудрая, добрая… Живи и радуйся, никому вреда не делай».
Нет, не так он жил. Что-то просмотрел, где-то сбился с тропки. Умрет вот теперь в тайге, умрет весь без остатка и похоронить будет некому! Был сосуд, держалось в нем вино жизни, упал сосуд, разбился – и ничего не осталось. Нет у него ни детей, ни внуков – пустошь!
Не думать бы, не вспоминать, не чувствовать!..
Андрею Северьяновичу становится страшно. И он уходит в дом. Ложится на жесткую постель. На стене мирно тикают ходики, как единственное живое напоминание об уходящем времени.
За окном темень. Мрак. Шуршащей птицей бьется в окно ветер. Пошумливают, лопочут зеленой гривой черемухи под окном. Грустно Андрею Северьяновичу. В сенях надсадно забулькал индюк и ударил лапой.
«А индюк почему не спит? И ему тошно?
Странное существо индюк. Живет, булькает, бьет лапой, а зачем?»
Индюк еще громче забил лапой. Андрей Северьянович поднялся, прислушался. Кругом тихо. И индюк успокоился. Андрей Северьянович всматривается во тьму и видит, именно видит, чьи-то страшные, зеленовато-лучистые глаза в углу у дверей. Округлые, покалывающие. Андрею Северьяновичу жутко. «Да ведь это Мурка!» – вспомнил он и успокоился.
И куда же потом денется Мурка? Индюки, куры?.. Андрей Северьянович всегда был добрым хозяином и любил живность.
На некоторое время снова наступает давящая тишина. Но вот индюк опять глухо прогремел, за ним загоготали, забулькали индюшки. Там же в сенях голосисто заорал на шестке перепуганный петух, и лай собаки в надворье…
«И что их сегодня леший давит?!» – Андрей Северьянович слетел с кровати, одним махом преодолел пространство до сеней.
«Надо бежать, бежать! Немедленно, сейчас же… К людям, к людям!.. Где же чемодан?!» Руки цепляются, тыкаются в темноте, никак не находя нужный предмет… Неистово осеняя грудь крестом, Андрей Северьянович вылетает на крыльцо в одних исподних подштанниках.
Лай собак все ближе и ближе. Вот они уже у крыльца…
– Эй, хозяин! Встречай гостей! – узнает Андрей Северьянович знакомый ненавистный голос.
К крыльцу подъехали трое верховых. Испуганные глаза Андрея Северьяновича выхватили из тьмы длинное, узколобое лицо Гавриила Ухоздвигова…
После смерти Андрея Северьяновича нашли в избушке документы на имя Василия Петровича Сивушникова, старинный пистолет «смит-вессон», а в тайнике потрепанного кожаного чемодана, каким-то чудом уцелевшего из всего имущества доброго хозяина, реликвии молодости: погоны прапорщика колчаковской армии, несколько фотокарточек и мешочек золота – поисковая добыча…
Х
Не утихая, целую неделю лили обложные дожди. Вся деревня только и говорила о бандитах, поджегших тайгу, кляня их на чем белый свет стоит.
Слух, что змея, исподтишка жалит.
Как-то сразу полыхнуло по деревне, что Санюха Вавилов – соучастник поджога тайги. И пошло гулять по деревне: Вавиловы, Вавиловы!..
Вавиловы – работящий народ, дружный. Если один попадал в беду, выручал другой. Семьи Егора и Васюхи делились между собой всем: достатком, взаимной поддержкой, участием. Особенно дружны были братья Васюха и Егор. Если случалось, Егор Андреянович попадал в нужду, он пользовался кошельком своего среднего брата без лишних слов. «Ну, Васюха, я врезался. Выручай!» Егор Андреянович любил горькую. Если пил, то с дымком, по-приискательски. В такие дни он ходил по Белой Елани в особенно приподнятом настроении – море по колено. Завернув в чайную Дома приискателя, угощал встречного и поперечного до тех пор, пока в кармане шуршали деньги, и во всю глотку орал любимую песню:
