Хотя лучше бы на его месте была Ильвинг. И сын… его первенец. Но они давным-давно умерли, и истёрлась даже сама память о них — по-прежнему стоят лишь угрюмые серые бастионы Хединсея. Редко, но Хаген всё же бывал там, словно чувствуя, что ему необходима эта щемящая боль в сердце.
Там, на Хединсее, могилы Ильвинг и детей. С любимой Хаген прожил хорошую, славную жизнь, полную чувств и радостей. Учитель не смог даровать этой женщине то же, что и своему ученику, как всегда, ссылаясь на всё тот же закон Равновесия, — она и так прожила очень долгую по человеческим меркам жизнь. И под конец, конечно, о многом стала догадываться…
Стой, Хаген. Ты опять начнёшь вспоминать тот день, когда Учитель беспомощно развёл руками и отвернулся, не в силах выдержать твой взгляд. Перед тобою битва, вечный тан вечного Хединсея, и, как бы ни менялись эпохи, миры и небеса, бой всегда останется боем, истинным предназначением мужчины.
Толстый, одышливый, потливый лекарь совершенно несвойственным этой породе людей боевым шагом проходил ордосские улочки; впереди послышались вопли, треск ломающихся копий и утробное урчание наступающих зомби.
Стали попадаться изрубленные топорами, истыканные пиками мертвяки, а ещё — пустые ало-зелёные панцири, валявшиеся в зловонных коричневых лужах, словно зомби просто растворились, обратившись в жижу.
Голубой меч привычно лежал в ладони.
И Хаген, тан Хединсея, так же привычно усмехнулся, когда клинок свистнул, разрубив шипастый панцирь и тело мертвяка наискось от плеча до самой поясницы.
Конечно, это неосторожно и Учитель бы не одобрил, отрешённо думал Хаген, рубя одного за другим новосотворённых воинов Империи Клешней. Лучше уж лечить раненых, это тоже благородное дело, тем более что косы у этих тварей наверняка отравлены. Но нет — не могу. Должен сжимать рукоять меча, должен слушать свист лезвия, видеть рассечённые тела врагов, перешагивать через них, чувствуя горький вкус победы.
Примерно половина мертвяков дисциплинированно развернулась и обступила Хагена — всё-таки это были «новые зомби», далеко не такие же тупые и бестолковые, как обычные неупокоенные. Сверкнула синеватая сталь кос.
Хаген привычно уклонился, сделал выпад — но ещё до того, как остриё Голубого меча пронзило зомби насквозь, мертвяк вдруг замер, забулькал, затрясся, ноги у него подкосились, и он рухнул — голова на глазах размягчалась, череп таял, словно лёд на солнце.
Ученик Хедина ощутил напор чужой тёмной силы. И в тот же миг…
— Держись, друг! — раздался глухой выкрик из-за спин защитников Ордоса.
Возвышаясь, словно башня, над головами ополченцев, там появился некто, едва не заставивший Хагена удивиться.
Тёмно-коричневая чешуя, покрывающая длинный заострённый череп, жёлтые глаза, казалось, провалившиеся внутрь, рот — узкая рубленая щель.
…Декан факультета малефицистики, дуотт Даэнур — как позже узнает Хаген.
…Ученик Хедина успел заметить, что странная фигура пытается что-то наспех чертить на мостовой и чуть ли не зажигать чёрные свечи; но тут мервяки, словно почуяв неладное, разом забыли о Хагене, всем скопом бросившись на нового противника. Самый первый из зомби вдруг зашатался, из-под шипастого панциря хлынул отвратительный коричневый поток нечистот, и неупокоенный рухнул, на глазах растекаясь тёмной дурно пахнущей лужей, однако остальные, потеряв ещё троих, поднятых на пики ополченцами, разом окружили дуотта и взмахнули косами.
Хаген опоздал на долю мгновения.
Голубой меч запел, вычерчивая в воздухе сложную вязь, и под ноги тану стали падать изрубленные в куски мертвяки. Пощады просить они просто не умели.
Хаген вбросил оружие в ножны и метнулся к упавшему дуотту, на ходу расстёгивая лекарскую сумку. Заклятья — вещь хорошая, но и снадобьями пренебрегать не следует.
— Господин… — несмело проговорил один из ополченцев постарше, весь забрызганный коричневым. — Вы… его… это ж — дуотт, из Академии, тёмный… Он нам помогал, держался…
Хаген не ответил. Ему хватило одного взгляда — этот, как его назвали, дуотт (то ли имя, то ли название таких, как он) — уже не жилец.
Жёлтые глаза приоткрылись, мягкие щупальца вокруг них шевельнулись в последний раз. Дуотт взглянул прямо в лицо Хагену. Страшно обезображенное, рассечённое в двух местах чешуйчатое лицо дрогнуло, сжавшиеся зрачки впились в склонившегося над ним человека, и Хаген мог поклясться, что видит умирающий куда больше, чем хотелось бы хединсейскому тану.
— Ты пришёл… — едва различимое шипение на общем человеческом языке. — Я знал, что так и будет, что твой предтеча… — Спазм, жёлтые огни глаз на миг погасли, скрывшись под тяжёлыми веками. — Ты… силён.
Ты… извне. Послан? Ты ведь послан?.. Скажи им, что беда близко. Что Эвиал открывается… и что мои соплеменники-дуотты готовят… возвращение. Вместе с…
Но тут жёлтые глаза закрылись окончательно, и дыхание старого дуотта пресеклось. Жизнь, однако, пока ещё не спешила покидать исковерканное, искалеченное тело.
«Он ещё поборется, этот старый дуотт, но едва ли дотянет даже до утра. Так что, похоже, здесь придётся задержаться», — мрачно подумал Хаген, выпрямляясь и кивая перепуганным ополченцам.
— Отнесите его… прямо в Академию. Быть может, что-то ещё удастся сделать.
Никто не усомнился в праве Хагена распоряжаться. А гостиницу пусть мессир Архимаг ищет себе сам.
