Между тем полковник протянул ей руку, приглашая подойти к распахнутой балконной двери.
— Солнце садится, — сказал он.
Маша решила подняться, хотя ощущала ужасную усталость и не была уверена, что в состоянии сделать эти несколько шагов до балкона. Пока она собиралась с силами, полковник вдруг сказал:
— Если ты встанешь, я тебя поцелую. А если я тебя поцелую, то мы займемся любовью. А если это случится, я не позволю тебе уехать в Москву…
Маша лихорадочно просчитывала в уме варианты. Как бы там ни было и что бы она ни говорила, день рождения она все-таки намеревалась провести в кругу семьи. Приближение собственного двадцатипятилетия, как это не удивительно, возбуждало в ней священный трепет и ни на чем не основанное благоговение. Видимо, даже трафаретный, сусальный образ дня рождения оказывал подсознательное воздействие, и, душевно размягчаясь, Маша не могла противиться его обманному очарованию. Уже не такой глупой и фальшивой казалась ей душещипательная традиция, когда вдруг обнаруживается эта странная потребность снова почувствовать себя маленькой девочкой и со слезами умиления обняться со своими близкими, собравшимися, чтобы обменяться признаниями взаимной любви и трогательными воспоминаниями о давно минувших днях… Очередная командировка на Кавказ подходила к концу, нужно было лететь в Москву, а стало быть, не оставалось ничего другого, как порадовать родителей своим появлением.
Однако окончательного решения Маша еще не приняла. Напротив, в ее воображении уже сложился текст телеграммы, которую она могла бы отстучать родственникам:
МАМОЧКА ПАПОЧКА ТЧК ТАК ХОТЕЛОСЬ БЫТЬ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ С ВАМИ И КАТЕЙ ТЧК СОЖАЛЕНИЮ НЕКИЙ ПОЛКОВНИК ВОЛК СТРОГИЙ ОФИЦЕР НЕ ТО ФСБ НЕ ТО КОНТРРАЗВЕДКА НА НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ СРОК ЗАПРЕТИЛ МНЕ ПОКИДАТЬ КАВКАЗ ТЧК ВЫЛЕЧУ НЕМЕДЛЕННО ПОСЛЕ ОСМОТРА МЕСТНЫХ ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЕЙ ТЧК ЦЕЛУЮ ВАША ЛЮБЯЩАЯ ДОЧЬ
Тут полковник и впрямь поцеловал Машу. Потом еще раз. Потом уложил на кровать. Что, собственно, и требовалось доказать.
— Я хочу тебя, — шепнул он так тихо, словно это была военная тайна. — Я захотел тебя в тот самый миг, как впервые увидел…
Энергичным движением руки он смахнул с кровати подушки. Узкая гостиничная коечка и без того слишком мала. Единственное освещение в комнате — рьяно-красный кавказский закат. Маша вспоминала, каким она видела полковника, встречая его в Минеральных Водах, Моздоке и Грозном. Вспоминала, каким он был сегодня на военном аэродроме. Это похоже на сон. Она знала, откуда это: волк, несущий царевну через дремучие леса.
Он крепко обнимал ее. Они лежали на узкой кровати, и он прижимался к ней всем телом.
— Похоже, за последние недели я немного растолстела, — смущенно сказала Маша. — Наверное, это нервы. Женщины, когда нервничают, толстеют…
Ей казалось, что нужно что-то говорить. Но он ничего не ответил. Только крепче прижал ее к себе, как бы пытаясь унять ее дрожь. Между тем она чувствовала, что у нее началась настоящая любовная лихорадка. Словно предчувствуя эту изумительную напасть, Маша и старалась избегать его все это время. Она знала, что нечто подобное с ней непременно приключится и этого уже нельзя будет ни скрыть, ни превозмочь.
— Тогда в Минеральных Водах я сразу влюбился в тебя, — прошептал он.
Все любовные признания на свете абсолютно идентичны.
Она коснулась кончиками пальцев его губ, его лица. Он был небрит, но в данном случае это можно было рассматривать как свидетельство в его пользу. Щетина указывала на совершенную непреднамеренность его действий. По крайней мере, он не только заранее не праздновал победу в ее постели, но даже не предполагал оказаться в ней. Во всяком случае, сегодня…
Он убрал ее руку со своих губ, чтобы снова и снова целовать ее.
— Можно мне… — спросил он.
Господи Боже милостивый, он еще спрашивает ее разрешения!
— Волк, пожалуйста… — прошептала она. Интересно, что сказала бы на все это Рита, если бы
Маша поведала ей о том, как один мужчина влюбился в нее с первого взгляда прямо посреди кавказской войны под лязг гусениц и грохот пулеметов. Наверное, просто не поверила бы. Правда, Маша и сама не понимала, почему так легко отдается судьбе.
Сначала Волк исследовал языком каждую пядь ее тела. Маша даже не сопротивлялась. Попав в его объятия, она закрыла глаза, закусила губу и застонала. Всякое бывало в постели. Случалось, ею откровенно пользовались, случалось, она. Но никогда и никто еще ею не обладая. Никогда этого не было… до настоящего момента. Иначе она не могла этого сформулировать. Десять тонн клубники. Дас ист фантастишь! Умри Денис, лучше не напишешь. Эстетствующая часть ее души могла морщиться от презрения, но, в конце концов, разве не о том мечтает женщина — домохозяйка, писательница-феминистка, тележурналистка? Прочь комплексы! Мы свободны, подруги!
Он оторвался от нее только для того, чтобы прикрыть балкон: вечерняя тишина снаружи слишком нескромна и мешает обоим. Потом он опустился перед ней на колени, и все началось вновь — до тех пор, пока у нее не помутился рассудок и не ушли все мысли. Но на этот раз он уже знал, как именно нужно ее ласкать и целовать. Но он трогательно ловил ее взгляд, словно желал удостовериться, что всецело ею обладает. Да Господи Боже ты мой — и не сомневайся!
Волк был превосходен еще до того, как вошел в Машу. А уж когда вошел… Это был самый совершенный и изощренный любовник, какого она только знала в жизни. Такого она, наивная, искала с тех пор, как познала близость с мужчиной, ей-богу.
Маша была настолько поражена происходящим, что ее глаза сами по себе широко раскрылись и с любопытством воззрились на мужчину, который оказался в ней еще до того, как был приведен в действие соответствующий анатомический орган. Славная штука жизнь! Когда же она спохватилась и закрыла глаза, он взял ее голову в свои нежные и сильные руки и прошептал:
— Не закрывай глаза! Посмотри, как я люблю тебя!
И тут началось самое настоящее падение, стремительный полет с небывалой высоты. Вздрогнув, Маша осознала, что этот полет может закончиться лишь одним — жестокой болью и страданием. Как это похоже на нее — заранее задавать себе неприятные вопросы и предполагать худшее. А ведь не девочка. Разве за все эти годы у Маши не прибавилось оптимизма? Разве она не научилась завивать горе веревочкой и не думать о том, что будет после Изумительное ощущение полета продолжалось. Она была опьянена надеждой, что это вообще никогда не кончится… Ведь, если это чувство исчезнет, его место займет боль. Вернется воспоминание о смерти Ромы… Однако было бы еще хуже, если бы секс как средство самоутешения сделался для Маши необходимым — наподобие наркотика. Это была бы прискорбная зависимость.
— Пожалуйста, подожди! Я больше не могу! — закричала она, забыв о тонких гостиничных стенах и вообще обо всем на свете.
— Я люблю тебя, — повторял он, касаясь губами ее пылающих щек.
Все закончилось, как то и положено, но они не размыкали объятий. Она гладила Волка по голове, а сама размышляла, стоит ли задавать ему тот один простой и фатальный вопрос, который вот уже несколько часов вертелся у нее на языке. Она не решалась спросить об этом, потому что предчувствовала, какой последует ответ. Ведь и сам Волк избегал касаться этой темы.
Неожиданно Маша ощутила приступ раздражения. Это что же получается, подружки? Ей заранее отведено определенное место и выделена соответствующая доля удовольствий? Ну уж нет, она должна была чувствовать, что жизнь продолжается! Пусть и он почувствует.
— Ты женат, Волк? — довольно резко спросила она.
— Мне и самому трудно ответить на этот вопрос, — проговорил он после паузы, которая уже сама по себе была весьма красноречива.
Неужто она и в самом деле задала такой сложный вопрос, для которого нужно привлекать глубинную
