- Эдитка! Берегись петуха! - крикнул я в окно. А сам схватил зонтик, на ходу открыл его и помчался Эдитке на выручку.
Гляжу, Разбойник, по своему обыкновению, уже взмахнул крыльями, кукарекнул и большими шагами двинулся к девочке.
Я обмер: думаю, того и гляди выклюет ей глаза, пока я добегу.
- Эдитка, беги! - кричу.
А она, вместо того чтобы бежать, преспокойно присела на корточки. Глядит на петуха и смеется во все горло. Смех у нее был звонкий-звонкий, как колокольчик, и такой заразительный, что хочешь не хочешь, а засмеешься вместе с ней.
Смотрю, петух остановился. Поглядел на нее одним кровавым глазом, потом другим и как закричит: "Кукареку!".
Но в этом крике не было угрозы, скорее - удивление. Потом Разбойник закудахтал глухо, словно кто пустую бочку по мосту покатил, и снова приглядывается к девочке. А Эдитка накрошила немного хлеба - в руках у нее была краюшка - и протягивает ладошку к петуху. Разбойник покосился на нее, поглядел на ее протянутую руку и склюнул крошку с ладони. Одну, вторую, третью...
Вид у меня был, должно быть, довольно глупый, потому что Эдитка, взглянув на меня, расхохоталась.
- Я никаких зверей и птиц не боюсь, - говорит. - Бояться - это хуже всего. А если не боишься, самый дикий зверь не тронет! Пойди-ка сюда, Разбойник, я тебе еще хлебца дам, - обращается она к петуху, который тем временем уже отошел к своим курам. И что вы скажете?
Разбойник не только послушался Эдитки, но и позволил ей погладить себя по перьям.
Я сбегал домой, захватил там горсть крупы. Присаживаюсь на корточки возле Эдитки и протягиваю руку Разбойнику. Пришлось подождать, пока он наконец смилостивился и поклевал крупы. Но зато с этой минуты у меня с ним установились приличные отношения. Удалось даже помирить с Разбойником Катерину. Отныне, само собой разумеется, в нашем доме прекратились разговоры о курином бульоне с рисом.
Не думайте, однако, что Разбойник полюбил нас. Увы! Он просто позволял нам жить, терпел нас, но и только. Во дворе попрежнему хозяйничал как хотел. Чужих не допускал ни на шаг. Для одной только Эдитки делал исключение. Ее он любил и ждал. Иногда вечерами он бывал уже таким сонным, что качался взад и вперед, тыкался носом в землю. Но стоило ему услышать звонкий смех Щегленка, он кукарекал хриплым спросонья голосом и бежал во всю прыть к калитке или даже на улицу, чтобы поскорее увидеть свою приятельницу. Я думаю, он любил и уважал ее за смелость. Разбойник, что о нем ни говори, был петух рыцарского нрава и умел ценить мужество.
Вы, наверно, догадались, что в конце концов я преподнес Разбойника Эдитке. Как он вел себя на новом месте, не знаю. Знаю только, что он время от времени удостаивал нас своими посещениями, видимо решив не оставлять нас совсем без присмотра.
Он всегда появлялся неожиданно. Кукарекал и начинал наводить порядок. Продолжалось это до тех пор, пока не приходила за ним Эдитка. Тут он сразу затихал и покорялся. Маленькая Эдитка делала с Разбойником все, что хотела.
Да кто, впрочем, мог бы не подчиниться девочке, у которой было такое мужественное сердце! Девочке, встречавшей опасность смехом, звонким, как серебряный колокольчик...
ПАН КУБЯК
Я считал, что я уже совсем большой, хотя пестрый фартук нашей Моники закрывал меня всего - от плеч до пяток. В этом торжественном облачении я устраивал богослужение. Пел, звонил мамиными ключами. Кадил привязанным на трех шнурках старым подстаканником с обломанной ручкой перед табуретом, на котором стояла коробка от конфет, оклеенная золотой бумагой.
Когда пришла весна, запахло солнцем и свежестью молодых трав, в нашем доме появился Кубяк. Он поместился на веранде. И стал там заменять трухлявые доски пола новыми, золотистыми и пахнущими смолой.
Пан Кубяк был человек всесторонне одаренный. Сегодня он без труда справлялся со стариковским упрямством часов, висевших в столовой и отказавшихся бить. Завтра ловко подшивал новые подметки к туфлям Моники, сколачивал бочки для капусты или прививал яблони. И, что значительно важнее, он умел ножичком выстругивать сабли, поразительно похожие на настоящие.
Такой вот сабле, выструганной паном Кубяком, я и обязан тем, что без всякой жалости изменил духовному сословию. Я стал повстанцем. Удалось это мне тем легче, что пан Кубяк сам когда-то участвовал в восстании. Он рассказывал о нем охотно, с такой захватывающей живостью, что слушатель пробирался вместе с ним сквозь лесную чащу, совершал смелые рейды в тыл врага и был готов биться с неприятелем до последней капли крови, хотя и без надежды на победу...
В своих рассказах пан Кубяк вовсе не выглядел героем. Он был солдатом - и только. Все, что он пережил, казалось ему столь же простым и ясным, как и то, что трухлявые доски пола нужно поменять на новые. Даже раны, которых у него было множество, он считал .вполне естественным, неизбежным последствием войны. Был он всегда веселым, радостным. Смеялся, улыбался солнцу, небу, деревьям, всему живому, улыбался самой жизни.
- Ты погляди, Янушек, как белый свет хорош! - скажет он мне бывало. - И как хорошо на свете жить!
И ласково заговаривал с ласточками, у которых было гнездо на веранде. Или делал выговор индюку, за то что тот ни с того ни с сего надувается и важничает. Пан Кубяк был своим среди зверей и птиц. Он знал, о чем думает утка, шлепающая по грязи, и что снится старому гончаку Рексу, когда тот во сне вздыхает и слабо перебирает лапами. Понимал, почему злится петух, который бросался на всех во дворе, угадывал, о чем воет Верная, большая дворовая собака, которая всегда сидела под кустами сирени и заливалась горькими слезами. Умел он ласковой речью смягчить горе коровы Матейки, оплакивавшей потерю теленка. Да, пан Кубяк понимал душу животных! Знал зверей так, как знают человека, с которым постоянно встречаются.
Однажды пан Кубяк ушел. Солнце словно померкло. Трава стала не такой зеленой. И онемевший мир, в котором не было слышно веселого его голоса, стал чужим, ненужным и пустым. Говорили, что пан Кубяк заболел. С тех пор я его больше не видел... Был я уже взрослым, когда навестил пана Кубяка там, куда привел его последний путь. Я нашел забытую могилу на тихом кладбище маленького городка. На поросшем травой холмике звонко щебетала коноплянка. Несомненно, пришла она рассказать пану Кубяку на своем языке, который он, конечно, понимал, что мир прекрасен. И жить на свете стоит. Хотя бы для того, чтобы с радостью в сердце выполнять свой обычный, привычный, солдатский долг...
