На этом беседа двух пар ступней закончилась. Ступни Джеймса уныло удалились, а ступни лорда Сесила приблизились к кровати.
Я схвачен и озадачен
С неописуемым облегчением услышал я, как лорд Сесил снова улегся в постель, хотя вследствие этой процедуры на паутину, которой я уже был опутан, посыпались хлопья потревоженной пыли. Наверняка под этой кроватью уборку не делали со времен Вильгельма Завоевателя [40]! Чтобы выбраться из неудобного и опасного убежища, мне нужно было дождаться только одного — чтобы лорд Сесил заснул. Но до этого оказалось еще далеко.
Сначала лорд Сесил привернул фитилек лампы, которая теперь едва теплилась, но вскоре я понял, что совсем тушить свет он не станет. Очевидно, лорд Сесил привык спать при слабом мерцании ночника, то ли потому, что эта привычка укоренилась в нем давно, то ли из-за той нервозной атмосферы, которую вот уже неделю создавал в замке Артур. Правда, ночник освещал комнату так, что, пожалуй, даже облегчал мое бегство. Но если лорд Сесил не заснет, то, выбравшись из своего убежища, я могу самым дурацким образом угодить прямо в пасть льву… А как узнать, спит лев или нет?
Долго-долго ворочался лорд Сесил с боку на бок, пытаясь вернуть сон, которого лишился по вине Джеймса, пружины под ним скрипели, и при каждом его движении меня орошал очередной поток пыли.
И в конце концов случилось то, что должно было случиться еще раньше: меня стало мучить неодолимое желание чихнуть.
Я чувствовал, что больше не в силах сдерживаться, и вдруг лорд Сесил, который уже минут десять лежал не шевелясь, начал благородно и негромко похрапывать. Это было хорошим признаком, и я решил потерпеть. Я досчитал до ста, но тут мне стало невмоготу, я пулей вылетел из своего тайника и… отчаянно чихнул у изножья кровати лорда Сесила, чихнул тем громче, что слишком долго удерживался.
Внезапно разбуженный необычным шумом, лорд Сесил, только-только успевший заснуть, порывисто сел на кровати, и глазам его предстало кошмарное зрелище: привидение, покрытое таким слоем пыли и паутины, какой едва ли смог набраться даже за четыре столетия!
При виде призрака лорд Сесил нырнул обратно в постель, но почти тут же, устыдившись своей слабости, вопросил с самым невозмутимым достоинством:
— Артур Свордфиш, я полагаю?
Наверное, я мог бы выпутаться из беды, включившись в игру, но я был настолько взволнован, что не мог притворяться, и ответил без раздумий.
— Меня зовут Джон, ваша светлость.
— Джон? Еще один призрак?
— Нет, ваша светлость. Я еще учусь в школе.
— Боже всемогущий! У меня тут целая школа призраков! Тогда все понятно!
С тех пор я много раз убеждался, что заставить поверить в призраков легче, чем доказать потом, что их нет.
Я не знал, что мне еще сказать, чтобы найти выход из нелепого положения, как вдруг чихнул во второй, потом в третий раз, а потом расчихался так, что остановить этот приступ уже не смог.
Выражение лица лорда Сесила начало понемногу меняться, словно он стряхивал с себя сон. Существует стойкий предрассудок, будто призраки не чихают. К тому же, пока я чихал, с моих жалких лохмотьев осыпалась вся пыль. А лорд Сесил, несомненно, сохранил предвзятые представления о том, как, в соответствии с загробной модой, одеваются призраки. Правда, у тети Памелы хватило ума этими представлениями пренебречь, но лорд Сесил не мог принять всерьез плохо одетого призрака.
Между двумя чиханьями я увидел, как лорд Сесил встал. Он надел свой халат, шагнул ко мне, взял меня за ухо, пощупал его сначала с сомнением, потом с возрастающей уверенностью. И наконец, свирепо его ущипнув, воскликнул:
— Клянусь небом! Джеймс был прав. Он состоит из самой настоящей плоти. Это никакая не эктоплазма, это бифштекс!
И лорд Сесил выпустил мое ухо, которое я стал тереть с жалобными стонами. Чиханье мое как рукой сняло.
Лорд Сесил повел меня в кабинет, зажег все лампы и уселся в удобное кресло — я остался стоять…
— Ну-с, выкладывайте, молодой человек. Говорите внятно, кратко и точно. И начистоту. При малейшей лжи я за себя не отвечаю.
И вот голосом, который мало-помалу обретал твердость, я рассказал лорду Сесилу обо всем, что могло его интересовать — только не об Уинстоне. Конечно, лгать в этом вопросе было опасно, но, с другой стороны, если бы несчастный отец узнал, что Уинстон был со мной в сговоре и мы вместе с ним опустошали припасы в кладовой, горе и ярость лорда Сесила дошли бы до крайности.
Я ограничился описанием фактов, не вдаваясь в объяснение побудительных мотивов, которые, впрочем, были весьма разнообразны. Почва, конечно, была скользкая, но все же более или менее твердая и, главное, достаточно богатая, чтобы удовлетворить законное любопытство лорда Сесила.
В самом деле, я не мог заговорить о латинском сочинении, не выдав Уинстона; не мог упомянуть о моем сострадании к Алисе и Агате, не вызвав ярости их отца. Я не мог даже намекнуть, что хотел из самых добрых чувств привлечь в Малвенор посетителей, не подвергнув себя саркастическим насмешкам уязвленного хозяина замка. Словом, я был вынужден представить свои поступки как серию фотографий без пояснительных подписей.
По мере того как я продолжал свой рассказ, на лице лорда Сесила выражалось все большее изумление. А после того, как я кончил, маркиз Малвенор долго молчал, погрузившись в глубокое раздумье.
На лорда Сесила наверняка произвел впечатление контраст между ребячливостью моих поступков и серьезными последствиями, какие они породили в замке и в воображении его обитателей. Вопреки пословице, не гора родила мышь, а мышь родила гору, к тому же сама об этом не помышляя.
Но, очевидно, у лорда Сесила хватило благородства признать, что мои действия не повлекли бы за собой никаких последствий, не окажись взрослые доверчивей детей.
— Послушай, Джон, — заговорил наконец маркиз, — я готов понять, что ты кормился за мой счет в моей кладовой и бесплатно жил в моем доме. Но какого черта тебе понадобилось изображать призрака, да еще с таким упорством?
Я мог предложить только одно правдоподобное объяснение:
— Просто ради забавы, ваша светлость.
Лорд Сесил вскочил и воздел руки к небу…
— Выходит, ради забавы ты потакал бредням достопочтенной леди Памелы и таким образом посмеялся над ее старостью. Ради забавы ты дважды заставил Англию и Шотландию поверить, будто с помощью вспышки магния можно сфотографировать эктоплазму, и таким образом посмеялся над уважаемым мэтром Дашсноком и над отечественной наукой. Ради забавы ты едва не свел в могилу жениха моей дочери Алисы, который надеялся встретить в Малвеноре почет и радушие, и таким образом отпугнул богатого жениха и посмеялся как над чувствами, так и над вполне законной и выгодной сделкой. Ради забавы довел до сердечного приступа несчастного журналиста из «Трубы» и таким образом посмеялся над прессой и над ее представителями. Ради забавы вымазал заячьей кровью семейную реликвию и Библию, которую мог держать в руках сам Лютер, и посмеялся над традициями и верой. Ради забавы ты вверг меня в ужаснейшее беспокойство, сбил меня с толку, заставил делать глупейшие заявления и таким образом посмеялся над аристократией и над моим гостеприимством. Ради забавы ты довел до жалкого состояния моего верного Джеймса и таким образом посмеялся над простым народом, из которого ты вышел. Ради забавы ты, как дикарь, растоптал в моем кабинете естественных наук бесценные коллекции гватемальских бабочек, и по твоей милости стал одноглазым редчайший экземпляр ласки из Афганистана. Ради забавы, horresco referens (упоминаю об этом с ужасом), ты сотрясал мой замок варварскими воплями и таким образом посмеялся над всеми. Словом, ради забавы ты потерял уважение ко всему, кроме собственных забав! Но если ты забавляешься таким образом в двенадцать лет, милорд Джон, какие забавы будут у тебя в тринадцать?
