– День добрый, Иосиф Герасимович, – скромно и вполне по-здешнему поздоровался цыбатый парень в заношенной русской шинели, голова коротко стриженная – так выглядели советские военнопленные в 41-м. Что ж в нем от немца осталось?
– Добрый, говоришь, день? Что ж, будем надеяться. А за них- спасибо! – Показал на Полину, глянул на могилу жены. – Судьба, значит, такая. Хороший у вас пацан, вон, чмыхает, как сердитый ежик.
– Ой, правда, татка!-обрадовалась Полина, что так все хорошо складывается. – Никогда не плачет, только сердится, если голодный.
– Ты что, – спросил Кучера Франца, – коммунист? Рот-фронт, как говорится?
– Наин… Нет. Христианин. Отец у меня пастор. ·- Это то же, что священник, татка.
– Знаю, ксендз. Я про коммунистов сказал, потому что их раньше из плена домой отпустят.
– Причем тут плен, татка? Франц не в плену. Он с нами.
– . С нами-то с нами. Если, конечно, получится. Человек предполагает, а власть располагает.
– Не за проволоку же ему идти!
– Врагу не пожелаю, ты меня, дочка, не дергай за усы. Вот так, Франц,все-таки не удержался партизан Кучера, – ваши морили совет ских пленных, теперь самим приходится. Ты куришь? 'Палишь'? – как говорят наши и ваши соседи на Висле.
Выгреб из кармана зеленого немецкого френча, который валялся возле шалаша, какую-то железку, кремень, высушенную чагу-трут, металлическую масленку, из которой на клочок газеты сыпнул табака, свернул цигарку и занялся добычей огня.
– Катюша, – сообщил Францу, – чудеса техники!
Сообща добыли, высекли огонь. Немец старательно держал сухой трут, ловя искры. Затем сам соорудил себе цигарку и прикурил у тестя.
– Трубка мира – сказал, несколько смущенно.
– А ты ничего парень! – прикинул Кучера.- Гляди, что и проживем. Смеха ради.
Так и зажили вчетвером на пожарище деревни Петухи. Полина, держа глаз на Павлике, хозяйничала 'по. дому', а это-весь сад, огород, наскоро сложенная печка на месте баньки, одним словом, все, кроме дома. А дом вот-вот подведут под крышу ее мужики.
Прибилась к ним собака, вначале напугала Полину: волк! Уши торчком, морда рыжая, почти седая- Полине сразу припомнилась та, что с моста на нее смотрела, не она ли? Собака-'волк' вертелась поодаль: ляжет под кустом и смотрит. А то вдруг побежит, ну, совсем рядом, заглядывая людям в глаза. Еще украдет мальчика! – пугалась Полина. Хоть бы вы ее отогнали, мужчины! А однажды, когда обедали, подошла нерешительно на расстояние руки и', поскуливая, легла возле старого Кучеры.
– Ну и правильно,-спокойно сказал старик, – куда тебе без людей? Это ж она просится назад к нам. Видишь, и собака не хочет быть волком. Как тебя будем называть? Все-таки: Волк. Ладно? Но мы это нарочно. Мы-то знаем, кто ты. А плохие люди пусть думают.
Так и прижился пес. Но Полина не сразу поверила в его собачью природу. Зато Павлик с Волком подружились моментально. Огромный пес, как бы из уважения к чувствам матери, сторонился его, но больше для виду. Смотрит при этом на женщину: 'Видишь, это он сам, я тут ни при чем!'
Старый Кучера и Франц уже достраивали дом.
– Нет, вы, немцы, что воевать, что строить-мастера!-снизу говорил Кучера, подавая стропилину. – Как же вы с этим Гитлером лажанулись? Хотя, разве вы одни?
Отец часто уезжал в районный центр-за гвоздями, инвалидный, паек забрать, привозил газеты. Выходил на шлях, это километра три от Петухов, там ловил попутную машину. Возвращался иногда и навеселе В 'районе' у него дружки-партизаны, многие начальниками заделались.
А однажды вернулся в таком подавленном и встревоженном состоянии, что Полина сразу заметила, испугалась: что, что-нибудь с Францем?..
– Да цел будет твой Франц. Просто устал я.
Не захотел рассказывать дочке. Что толку, если и она будет нервничать? А случилось вот что. Возле хозмага встретил его военком, однорукий капитан: зайди, медаль тебе вручим! Партизанскую. Не каждый день бывшему зеку медали выдают-выкроил время и забежал в дом из темно-красного кирпича. А капитан повел себя как-то непутево. Велел погулять еще с часик: он-де занят, не может оторваться от других дел. А когда повторно пришел Кучера, там сидел еще один военный – пухлый, как баба, майор в летчицких погонах. Откуда в такой дыре да такие летчики? Ну, летчик так летчик-где же обещанная медаль? Оказывается, военком связался с райкомом, а там возникла идея провеСти это дело организованно: вручать принародно всем сразу. Капитан почему-то очень суетился, а летчик разглядывал Кучеру с огромным интересом, как будто они знакомы были, и сейчас: ба, да это ты!-обнимутся-. Но не бросились друг другу в объятия, а Кучера ушел, почему-то ненавидя летчика. Это какой же самолет нужен, какая кабина под такого борова?
Снова встала проблема: как быть с Францем? Где ночевать ему, что отвечать, если кто-нибудь всерьез заинтересуется немым зятем Кучеры? А если самим Кучерой снова заинтересовались (скорее всего это!) да найдут в его доме беглого немца-быть трму летчику подполковником, если не выше. Не слишком ли жирно для него?
И что станет с Полиной, с мальчиком: немецкая подстилка! Немецкий байструк! Мало, что фашисты изуродовали девку, теперь эти будут измываться. О себе самом Кучера, казалось, уже и не очень беспокоился. Берите, жрите со всем дерьмом, если вы никак не нажретесь! Если всю жизнь добираетесь, уему на вас нет!
Снова бедному Францу ночлег стали устраивать отдельно, хотели даже в лесу, а потом приспособили для этого несгоревший сарайчик на чужой селибе – это называлось: пошел Франц в примы! Полипа его провожала да и оставалась с ним иногда. А мальчик спал с дедом. Объяснение Кучера для них нашел такое: везде шарят, отлавливают полицаев, дезертиров, могут и сюда забрести. И еще одну вещь предусмотрел Кучера: так распланировать комнаты и чуланчики в новом доме, чтобы у Франца была своя хованка. Не привыкать это делать: научили фашисты, а еще прежде – и свои.
Кучеру время от времени проведывал его партизанский дружок, всегда румяный, всегда веселый и шумный Коляда Виктор. Работал он-где-то в леспромхозе, неблизком, а тут училась дочка в техникуме: привозил ей бульбу, рыбу, называя это 'госпоставкой'. И всякий раз завернет в бывшие Петухи и обязательно со своим 'горючим'. Не рассказывайте мне сказки, что зять непьющий! Не пьют или больные, или скупые. Ты что хочешь, Кучера, чтобы про зятя твоего такая поголоска пошла? А что немой, так он у нас сразу разговорится от 'полесской бронебойной'.
Всю тайну Кучера даже другу не выдал, хотя на всякий случай заговаривал с ним, что, мол, если что, помоги молодым. Хотя бы перебраться в твой леспромхоз, коли там и правда так вольно вам живется. А что? Ничего такого. Но все под Богом ходим. И Под НКВД. Про довоенное Коляда сечет с полуслова. В партизанах обсуждали почти в открытую. И даже теперь артачится Виктор Коляда: нас, партизан, лучше не трогайте, мы и фашистов не побоялись! Фашистов – да, но эти достанут тебя так, что забудешь, кто и что ты.
Похрабрится, побалагурит Коляда – и как бы веселее жить.
– Хорошо тебе, Полина, ты своему мужику что ни говори, а он в ответ молчит. Вот бы моей такое счастье. Или мне. В моем доме никто не молчит. Это как кому повезет. Вот эти два пальца, какой мне прок от такой руки (на правой у него лишь два пальца остались), а вот Черчиллю бы такую: Виктория! Победа!
Когда пал Берлин и даже до Петухов долетело: 'Победа!' – решили отметить. Как раз и новоселье подоспело. 'Дом, как звон!'-любой сказал бы. Но не каждому дано узнать, что дом этот с секретом. Франц оказался прирожденным мастером по дереву, Кучера чуть-чуть направил, а дальше уже сам за ним еле поспевал. Францева придумка: дверь в секретный чулан-простенок сделать в виде жалюзи. Досочка за досочку заходит, поднял, опустил – и ты в простенке, как в пенале, всех слышишь,-а тебя не видят.
Дом еще пустоват, но стол смастерили, лавы вдоль стен, кровать, даже шкаф. Есть на что сесть, за что сесть. А тем более-войне конец. Тут и без понуканий Коляды выпьешь. Если есть что. Нашлось. Полина первая подняла свою капельку в стакане.
– Чтобы нашим Детям того не знать, что нам досталось.
Мужчины невольно посмотрели на солидно сидящего за столом Павлика й на ее, уже так заметный,
