Икар

— Я знаю, почему ты здесь, — проговорила Силачка. Ее голос звучал еще медленнее и глуше, словно запись, которую проигрывают на неправильной скорости. — Я знаю, чего ты от меня ждешь, каких слов. Это я тоже поняла. Но когда он явился, чтоб купить треклятую кислоту, я не знала, для кого она. Я не знала, что он собирается с ней делать…

Остальное потеряло для Джека всякий смысл. Слишком медленно. Слишком далеко. Он поплыл. Его почти не стало. Его последняя мысль была: «Мерзкая тварь, что ты подмешала в свое пойло?»

Потом он затих, перестал шевелиться. Он лежал на спине, а Силачка опустилась рядом с ним на колени и стала гладить его грудь.

— Будет клево, — приговаривала она. — Будет еще как клево…

44

Он так и не понял, что ему приснилось, а что было на самом деле. Ни пока это происходило, ни потом, когда все закончилось.

Все так перепуталось, исказилось. Да, все было искаженное. Но порой было чудесно. И смешно. Та-а-а-ак смешно… Он просто не мог удержаться от смеха, не мог перестать хохотать. Еще никогда в жизни ему не было так хорошо. Пока не стало плохо. И потом уже ничего смешного не было. Он плакал и плакал и не мог перестать плакать. Слезы изнурили его. Стало страшно. Невыносимо.

Порой он был обнажен. Лежал на кровати голый и не мог пошевелиться, не понимал почему, но пошевелиться не мог, а Кэролайн, милая Кэролайн, лежала на нем, и они сливались в экстазе, и она закатывала глаза от наслаждения, и повторяла снова и снова: «Я люблю тебя, Джек… Я люблю тебя, Джек… Я люблю тебя».

А потом вдруг это уже не была Кэролайн. Она исчезла, вместо нее возникла Силачка. Она хохотала и стонала. А иногда с нее капало — но что? Так сильно капало… Что-то красное. Вино. Кровь. Красное красное красное повсюду…

А Грейс? Как сюда попала Грейс? Она тоже была голая. Она прижималась к нему. Милая. Маленькая. Он желал ее сильнее, чем когда-нибудь кого-нибудь желал в жизни. Она что-то говорила, да, она говорила: «Цель». Она это так произносила: «Ц-ц-ц-ц-це-е-е-е-л-л-л-ль», и было похоже на стук колес поезда, утихавший вдали, за поворотом. Он был внутри ее. Она лежала на нем, а он был внутри ее и чувствовал это. Она наклонялась к нему, ее грудь касалась его обнаженной груди. И она была такая красивая. Такая кра-а-а-аси-и-и-ива-а-а-я-я-я. Губы мягкие и влажные. Он целовал ее. Ее язык прикасался к его зубам. Ее дыхание было свежим, благоуханным. Казалось, будто к его лицу прикасается ветка глицинии. Но вдруг ее язык стал слишком большим, перестал помещаться у него во рту. Он стал длинным, как змея. Нет, это в самом деле была змея. Она шипела и лизала его, но при этом проползала мимо кровати, по полу. Такая толстая и становилась все толще. Она вырастала на глазах. Раздувалась, будто шар, в который накачивают воздух. Она заполняла собой комнату. И удлинялась. И вытекала через окно…

Окно… Из окна… Это он, он вытекал из окна.

Нет, нет. Не из окна. Он падал с балкона. Это был балкон Кида. Он сверзился с балкона и падал. Камнем летел вниз! Все быстрее, быстрее, быстрее… Он вот-вот должен был удариться оземь!

Он услышал крик. Это он кричал? Да, да, кричал он, потому что теперь повсюду вокруг было красное, оно покрывало его, наводняло комнату бурной волной, заливало до самого потолка. Куда бы он ни посмотрел — красное. Повсюду и везде.

И он сливался в экстазе со всеми по очереди. И со всеми вместе. Как же это могло быть? Но это было. Равномерный, жесткий, ритмичный секс. Новенькая. Такая красивая, такая нежная. Затейница. Ее усмешка, нож в ее руке. Гробовщица. Ее длинные ногти царапают его спину, разрывают плоть. Силачка. Ее острые зубы вгрызаются в его шею, в плечо, а потом она взрывается красным, а он опять начинает кричать. И даже Эмма. Сексуальная, восхитительная Эмма из далекого прошлого. А потом вернулась Кэролайн. Она его успокаивала. Любила его. Оберегала…

Он хотел сказать ей: «Меня нельзя уберечь. Я уже почти все сделал. Вроде бы я их всех разыскал, но одной не хватает. Мне не будет покоя, пока я не найду ее». Не хватало Убийцы. Где же Убийца? Почему он никак не мог разыскать Убийцу?

Опять красное. О боже, это просто невозможно, откуда же взялось столько красного? Но оно было. Кэролайн исчезла, утонула в красной реке. В бурной красной реке…

И голос Кида. Как же это мог быть голос Кида? Он звучал… Он говорил: «Скажи, когда будет больно… Скажи, когда будет больно…»

И еще больше красного… И еще больше боли…

Нагие тела.

Секс.

Все вместе.

По одиночке. Вместе.

Красное красное красное красное.

Скажи, когда будет больно.

Когда… прокричал Джек… Когда Когда Когда Когда Когда Когда Когда! Пожалуйста, господи, так больно! О боже мой! Как бо-о-о-о-о-о-ольно!

45

Только через несколько секунд он осознал, что не спит.

Во рту пересохло, он чувствовал ужасный привкус, как будто сжевал ведро песка. Язык был покрыт толстой шершавой коркой, а когда он попробовал кашлянуть, получилось что-то вроде хриплого карканья. Он словно бы не разговаривал много-много лет и у него перестала работать глотка.

Джек не мог сориентироваться. Он понятия не имел, долго ли проспал, который сейчас час. Нужно было посмотреть на часы. Но он не смог этого сделать. Его левая рука была пристегнута наручником к столбику спинки кровати. Он еще не совсем понял, где находится. Дернул руку к себе, но освободиться не смог. Дернул еще раз, сильнее, и из-за боли, с какой браслет наручника врезался в его запястье, к нему по каплям начала возвращаться реальность: он разыскал Силачку, пришел к ней домой, они разговаривали, и он выпил вино с подмешанным к нему галлюциногенным наркотиком. Что случилось потом, он точно не помнил, но какие-то вспышки озаряли его мозг, и с этими вспышками приходили гнев, и смятение, и унижение — и, чего греха таить, приятное волнение.

Он снова дернул руку. Никакого толку. Но сумел повернуться на бок и вдруг обнаружил, что на кровати лежит не один. Он повернул голову направо. Рядом с ним лежала Силачка. Голая. Она еще спала. В ярости Джек толкнул ее правой рукой в спину, но она не проснулась. Охваченный злостью, он стал снова толкать ее, но, когда его рука прикоснулась к ее позвоночнику, он заметил, что на простыне около поясницы женщины — красное пятно. Он увидел и ее ноги, и ноги тоже были забрызганы красным. Джек осмотрел свое обнаженное тело и обнаружил, что он тоже весь запачкан чем-то красным. Грудь, одна рука, бедро были покрыты густой алой кровью.

Ему хотелось закричать: «Проснись, чокнутая сучка!», но кричать не имело смысла. Свободной рукой он схватил ее за плечо, повернул к себе и увидел реку крови, залившую ее шею и грудь. Увидел глубокие колотые раны. Увидел, что у нее распорот живот.

Джек рванул руку к себе изо всех сил, кровать задребезжала, но освободиться он так и не сумел. Наручник врезался в запястье. Он опять потянул руку к себе, скрипя зубами. Он уже был близок к панике. В постели с трупом, залитый кровью этой женщины… Но он заставил себя успокоиться. «Нельзя паниковать, — говорил он себе мысленно. — Ты видел уже столько мертвых тел, столько крови и разодранной плоти». Кровь и раненая плоть — вот и все, и ничего с этим сейчас нельзя было поделать, и он заставил себя закрыть глаза и думать. «Думай, думай…»

Джек стал рассматривать спинку кровати. Перестал тянуть руку к себе и повернулся так, чтобы ухватиться обеими руками за шарик, венчающий столбик. Он крепко сжал в пальцах шарик и подтянулся. Напрягся и почувствовал, как что-то подалось под руками. Он сделал глубокий вдох, снова ухватился за столбик и снова подтянулся. И еще раз. Он подумал, что ему, наверное, показалось, что что-то сдвинулось с места, но он прогнал эту мысль и заставил себя встать на колени, уперся ими в матрас. Постарался распрямиться, насколько было возможно. Сжал зубы, напряг тело изо всех сил и на этот раз действительно почувствовал, как что-то сдвинулось с места. Потянул еще раз — еще одна подвижка. Потом отчаянный рывок — и металлический столбик выскочил из более широкой опорной металлической трубки. Джек слез с кровати. Пошатываясь, снял со столбика наручник. И бросился к телефону, слыша, как звякает о браслет цепочка…