делегатам, и после этого шпана литературная криками сгоняла его с трибуны, он сделал дело, уже не нужен им. И не ожидавший такой неблагодарности он ушел со слезами на глазах и подал в отставку.
Помню, после войны, был я еще студентом, послали меня в командировку на Кубань с корреспондентским удостоверением. И как раз в тот день приезжает в колхоз высокая комиссия из крайкома партии. Ходят по полям, дают председателю ценные указания, даже мне, городскому человеку понятно: ну, ерунду же несут. А он – вдумчиво: «От это вы правильно указали…» Угостили их хорошо, посадили ублаготворенных в машину, пыль схватилась за ними следом по степной дороге, тут я спрашиваю председателя: «Что ж вы теперь будете делать?» – «Как что? Пахать и сеять». Вот и мы хотели немного: пахать и сеять. И чтоб каждый, кому вздумается, не давал нам ценные указания. Но для этого, оказалось, надо было через суд пройти.
Декабрь, мороз небольшой, но ветрено, сухая поземка. Через обледенелые трамвайные пути спешим бывало в перерыве в забегаловку дощатую, куда сходится вокзальный люд, дрожащий с перепоя, выстаиваем там очередь. Голодные мы, в суде как-то быстро все в тебе перегорает. Зато здесь освободим местечко, сдвинем к краю неубранную грязную посуду, стоим тесно, толкают нас, дым табачный глаза ест, но дружно, весело, это дорого стоит. Беда сплачивает, если общая: и страну сплачивает, и самый малый коллектив. В беде познается, кто-кто. Крепости не извне, изнутри берут.
А впрочем, беда ли это? К нам, в наш зал в суде – по коридору налево. А направо – закрытые стеклянные двери, вооруженная охрана, овчарки жарко дышат, высунув языки, и – смотришь – конвой проводит стриженых парней, руки у всех назад. Вот она беда. Все познается в сравнении.
Но бывали смешные моменты. Как-то я возьми да скажи: нет, это не гражданский, это процесс политический. Знал, что Колов сразу ухватится за слово, оно у нас с давних времен – страшное: политический! Так и случилось. А тут как раз незапланированный перерыв образовался, искали кого-то из свидетелей, и я попросил у судьи разрешения прочесть любопытный абзац из газеты.
– Мало ли чего теперь в газетах пишут! – заранее отмахнулся Колов.
– Но это – «Правда». И вот сказано: «Конфликт, возникший между СП СССР и отдельными редакционными коллективами выходит за рамки юридического спора. Он приобретает политический характер».
– Кто это пишет?
– А пишет… – я будто в самом деле ищу, кто же это написал, пишет… Да вот внизу сказано: Владимир Карпов. Первый секретарь правления Союза писателей СССР.
Общий хохот, даже судьи улыбались.
Мне кажется, истцы наши так и не поверили, что суд – это всерьез. Они сознавали себя частью Системы, которая десятилетиями была неподсудна. Нам еще повезло, что от Министерства печати и массовой информации ответчиком был М. А. Федотов. Тихим голосом, ставя точные вопросы, он раздевал истцов догола, и выяснилось, что из огромного перечня обязанностей, которые возлагаются на учредителя, Союз писателей фактически ни одного обязательства не выполнял никогда, а может, и не подозревал, что кроме прав, у него есть и обязанности. И хорошо говорил в суде Ю.
Д. Черниченко, он не только прислал заявление, он сам пришел свидетельствовать.
Их защищал сначала один, потом – два, потом – три адвоката.
Одному из них я сказал:
– Неужели союз писателей никого поумней найти не смог?
Червин, наш адвокат, выговаривал мне за это в коридоре:
– Вы что хотите, чтобы у них действительно был умный адвокат?
Червин – фронтовик. Одна рука у него – своя, живая, вместо другой нечто железное торчит из рукава. И – множество орденских планок на груди. Вот этой железной рукой в самый гололед он лихо водил машину.
Мы отстаивали правое дело, мы действовали по Закону, и тем не менее, судье Емышевой на многое нужно было решиться. Это было первое явление Закона о печати на суд, новый Закон и Система вошли в противоречие. И вот прозвучало последний раз:
– Встать! Суд идет!
И мы стоим. Обманет меня предчувствие или не обманет? Несколько раз я замечал, казалось мне, и заседатели и судья вроде бы больше к нам расположены. А это опасно: та сторона, к которой судья не скрывает своего расположения, обречена, приговор вынесут не в ее пользу. Все видели, судья добр, но закон суров. Я смотрю не на судью, стою, опустив глаза. И вся наша редакция так стоит, пока читают приговор. И вот: «Обсудив все собранные доказательства в их совокупности, судебная коллегия пришла к выводу о том, что исковые требования удовлетворению не подлежат.»
Тишина. Долгая пауза. Смысл прочитанного доходит до нас не сразу и не по словам «в их совокупности», а по лицу нашего адвоката мы поняли: победа. И мы аплодируем суду.
– Ну, прямо как дети! – пытается сохранить серьезность судья Емышева.
Был конец декабря, а начиналось все в августе. И все это время мы выпускали журнал, как бы между делом. И думалось: а ведь и страной вот так же занимаются между делом, весь пар уходит в свисток, борются наверху, кто – кого.
Но нам предстоял еще один суд. Зима сменилась весной, весну сменило лето, и вот уже в июне Верховный Суд России признал законное – законным, подтвердил нашу правоту. Сбылось то, о чем в одном из своих стихотворений писал, почти что молил Твардовский: «Не стойте только над душой, над ухом не дышите…»
Был ясный солнечный день. От здания Верховного Суда до нашей редакции – рукой подать. Мы шли по улице гурьбой, наверное, шумно шли. По дороге что-то купили, наспех собралось дружное застолье. И решили на радостях, что пусть среди государственных праздников будет и наш собственный: День независимости журнала, 7 июня, нерабочий день.
Десять с лишним месяцев нам «перекрывали кислород», но в конце концов, как полагается в хорошей сказке, добро победило, зло наказано. Как? А вот как в старой песне с веселым припевом: «Потом его, конечно, разоблачили, и дачу он тогда себе купил…» Это и произошло. Зато, как любил говорить Михаил Сергеевич, все мы сидим в одной лодке. Не беда, что гребцы гребут в разные стороны.
Впрочем, и это все, такое еще недавнее, и это все – уже прошлое. Новому дню хватает новых забот, довлеет дневи злоба его. Нас оторвало от берега и влечет, а мы не замечаем этого, как не замечают люди вращения Земли.
Редки моменты, когда ощутим становится неслышный, подспудный ход истории. Мне было двадцать лет, в рассветном сумраке, когда лица солдат кажутся бледными, испитыми, стоял я в окопе. Ждали начала артподготовки, считанные минуты оставались до нее. И я вдруг почувствовал, что все сдвинулось, движется, и это уже не зависит ни от кого из нас, и этого не остановить. Никто не знал, кому из нас сколько осталось жить, а чувства в такие минуты обостряются. Явственно ощутил я как вся эта махина из тысяч и тысяч людей и всего вокруг, как будто еще неподвижного, стронулась, движется уже не чьей-то волей, а сама, начав свой ход, неостановимо движется к последней черте.
И полыхнет сейчас во тьме за нашими спинами, толкнется в уши, и будет грохотать и сверкать, а потом мы выскочим из окопов и побежим по полю, бодря себя криками…
С того берега, от которого оторвало нас ходом истории, странно видеть, наверное, как люди все сражаются, сражаются друг с другом, не замечая, что всех их вместе влечет течением в распахнувшееся впереди открытое море, в никому не ведомое будущее.
СОДЕРЖАНИЕ
Вот и кончилась война
