— Так ведь он из судовой рати, княже! — попытался вступиться за Лесослава боярин Валуй. — С самого начала сказывал, что от ладьи отстал. Где им научиться верхом-то скакать?
— Не мешай, — повел в его сторону открытой ладонью Святогор. — Порядка не разумеешь, супротив приказа един в погоню ринулся. Три, — он загнул третий палец. — Это — что мы плохого в тебе усмотрели. Теперь о добром. Дерешься ты славно, гость иноземный. Един супротив десяти без страха выступил и всех одолел… — Он загнул палец на правой руке и поднял обе перед новиком: — Три плохих навыка, один хороший. Ну и как, есть смысл брать тебя в дружину?
— На левый бок его можно ставить, княже, — внезапно предложил боярин. Святогор недоуменно повернул к нему голову, и дружинник пояснил: — В строю правильном щит на левом плече, меч в правой руке. Посему у крайнего ратника левый бок всегда открыт. Коли Лесослава на левый край ставить, он бок открытый надежно прикроет. Дерется хорошо, щитом не пользуется.
Княжич подумал, разжал левый указательный палец, загнул правый средний. Хмыкнул:
— Теперь и вовсе непонятно, чего делать? Ни туда, ни сюда…
— Нечто тебе воины в судовую рать не нужны, княже? — сказал слово и сам новик Лесослав, стоя перед сваленными в груду мечами, ножами и копьями. — На реке под стенами муромскими вона сколько ладей и ушкуев качается!
— Коли я дружину с коней на ладьи пересажу, плохими воинами они не станут, — резонно ответил Святогор. — Но при сем и на конях хорошо биться смогут. И к чему мне тогда ратники, которых из ладей в седла поднять не получится?
— Зато боец какой храбрый оказался и умелый. Один десятерых торков сразил и полон немалый в дома свои возвернул, — опять добавил похвалу боярин.
В телах разбойников дружинники признали далеких торков-степняков, известных налетчиков, а вовсе не близких соседей-буртасов из Булгарии.
— И правда, как это ему удалось? — Княжич закрутил головой: — Избор, а ты что по сему поводу мыслишь?
Молодой волхв, резавший что-то из липовой ветки, встрепенулся, отложил рукоделье, достал свечу, запалил, обошел новика, близко-близко ведя огнем и шепча наговоры на Перунов суд. Но нигде и ни разу пламя не затрещало и даже не трепыхнулось.
— Ничего! — наконец признал юноша. — Даже амулетов — и то нет ни одного!
— Как же ты их одолел, Лесослав, коли даже милость богов тебя не коснулась? — снова поинтересовался княжич.
— Повезло, — пожал плечами Ротгкхон. — Кабы они догадались всем десятком на меня ринуться, стоптали бы в момент. Но бросить обоз без охраны тати боялись больше, нежели одинокого путника с копьем. Нападали по одному. А по одному все они воины никчемные. Токмо селян безоружных пугать и способны.
— И выходит так, что, коли он не на твоей службе, то полон весь по совести есть его добыча, и оный выкупать надобно, — шепнул Сварогу на ухо боярин Валуй.
— Как он тебе на сердце лег, прямо первый раз такое! — изумился княжич.
— Мыслю, опытный боец в судовой рати нам ныне весьма и весьма пригодиться может, — ответил тот.
— Это верно, может… — задумчиво признал княжич, резко поднялся и разжал пальцы. — Ладно, благодари заступника. Возьму тебя в дружину. Учить тебя ремеслу ратному поздно, посему зачислю в гридни свои. Поищу приложение особому таланту. Жалованье положу, как старым воинам, и долю тем же порядком. За полон освобожденный ничего тебе не дам. Рабов освобождать есть долг совести любого русского воина, и за то, кроме благодарности людской, платы не бывает. Но вот лошади торков сраженных и мечи их по обычаю твои и ничьи более. Могу дать за все три сорока куньих, ибо припас оружейный лишним не бывает. Либо забирай все, и сам на торге меняй.
— Коли ты, княже, оценил добычу в три сорока, — одновременно и уважительно, и с долей лести ответил Ротгкхон, — стало быть, больше она не стоит. Я возьму плату.
— Слышу речь разумного воина, — смягчился княжич. — Ладно, мнение боярина Валуя о тебе я уже знаю. Посмотрим, что другие ратники о тебе мыслят. Послезавтра пойдешь в дозор с Дубыней. Ты же пока со схроном и жильем определяйся. Не знаю, есть ли ныне свободные?
— Дом колдуна на князя переписан, — негромко напомнил Избор, вернувшийся к строганию. — Ныне пустует.
— И то верно, — согласился Святогор. — Схрон тебе, как дружиннику, определяю в детинце, а дом волхв покажет. Избор! Помоги обустроиться служивому человеку. А мы с боярином пока стену обойдем.
Юный волхв вздохнул, спрятал клинок в ножны, палочку спрятал в сумку.
— Идола вырезаешь? — поинтересовался вербовщик.
— Почему сразу идола? — смутился Избор. — Коли волхв, так обязательно идола должен делать?
— Тогда чего?
— Ну… — паренек поколебался и признал: — Чура режу. Защитного. В святилище его отмолить, маслом заговоренным помазать, глаза открыть — станет дом от нечисти всякой сторожить, лихоманок, порчи, сглаза, недоброго навета.
— Помогает?
— А как же! — чуть не возмутился волхв. — Кабы не помогало, рази хоть кто-нибудь бы их брал?
— Проверяли как-нибудь покупатели, или просто на слово верят?
— Если тебе после схватки рану знахарка порошком ноготковым присыпать захочет, ты ей так поверишь, али антонова огня будешь ждать?
Антоновым огнем туземцы называли гангрену. И подобной болячки Ротгкхон не пожелал бы никому.
— А помогает?
— Молись своим богам, чтобы не узнать. Пойдем к тиуну, награду твою получать.
После этого мысли волхва перескочили на новую тему — и пока хмурый седовласый старик, недовольно бурча, долго водил их по кладовым, прежде чем выдать обещанные кипы куньих шкур, Избор расспрашивал иноземца о его богах и вере. Вербовщику скрывать было нечего, и он снова поведал об учении девяти друидов, и о том, что третий из них, можно считать, в здешних краях носит имя Сварога.
— А первый? — тут же заинтересовался молодой священнослужитель.
— Первый никому не ведом, — ответил Ротгкхон. — Он должен быть невероятно велик, чтобы носить такое звание. Равно как и второй. Мы знаем учения лишь пяти друидов из девяти, и потому постоянно находимся в поиске, исследуя все новые и новые миры.
— Ищете? Да, найти самых сильных богов — дело полезное. — Для язычника, в святилище которого стояло десятка три больших и малых истуканов, многобожие иноземца показалось фактом обыденным и малоинтересным. — Дом токмо при обыске разорили маненько, добро почти все вынесли, но крыша, двери в исправности, забор крепкий, хлев и амбар имеются. Живи не тужи. У тебя ведь жена молодая? Пока детишек нет, аккурат успеет обустроиться. Денег князь заплатил, самое нужное прикупить сможете. Давай помогу, — забрал Избор одну из кип.
Деньгами, как понял вербовщик, молодой волхв называл меховые шкурки.
— Объясни иноземцу, — попросил Ротгкхон, — что за схрон такой мне назначили? К чему он? Зачем нужен дом, я как-то догадываюсь.
— Как к чему? — охотно отозвался его спутник, направляясь к выходу. — Внутри стен городских — вона как тесно. Срубы крохотные, токмо поместиться и от мороза зимой спрятаться, припасы распихать да семью уложить. Долго в таком жилье не вытерпишь, токмо по нужде большой обитать можно. Нормальные дома за стенами стоят, в слободах. Там все и живут, и работают. В город на торг ходят, да в укрытии городском припасы складывают от греха. Коли ворог подступает, то посады сии люди жгут обычно, да за стены городские прячутся. Ну, добро, какое ценное, с собой, знамо, забирают — и в схрон. Горожане в своих срубах жить будут, а тебе с семьей в детинце надлежит скрываться, место найдем. В тесноте, да не в обиде.
— Если при каждой осаде слободы палить, то ведь их тогда каждый раз отстраивать придется? — не понял вербовщик.
— Так ведь дело-то недолгое, — пожал плечами волхв. — Лесов вокруг не счесть, мастера у нас умелые. За сезон обычно все заново и отстраивают. Война большая, по милости богов, не часто случается. Иной раз дети вырастают, про то не услышав. Древесина в срубах за то время сгнить успевает, их и без всякой осады разбирать приходится. А что дружины княжеские каждый год в походы отправляются, а то и два — до того простому люду дела мало. То на порубежье сечи идут. Иные и вовсе в краях далеких случаются.
