– Имя?
– Диего.
– Фамилия?
– Пераль.
– Отчество?
– Простите?
– Как звали вашего отца?
– Дон Луис.
– Записывать отчество или не надо? Многие любят с отчеством. Которые с Сеченя, те просто требуют. Вчера один устроил скандал…
– Спасибо, не надо.
– Как хотите. Гражданство?
– Эскалона.
– Такой планеты нет в каталоге.
– Простите, оговорился. Террафима.
Кабинет был из казенных. Стены до половины выкрашены дешевой «зеленкой». Выше – «мокрая» штукатурка, похожая на дюны у северного моря. Двухтумбовый стол, стулья из ротанга с высокими спинками. Рабочая сфера, закрытая для посетителя. В углу, над стеллажом с папками – портрет его высочества Пур Талелы XVIII. Топорща жидкие усики, принц без интереса смотрел на Диего. Маэстро уже знал историю про балбеса-туриста, который в баре испортил одно из вездесущих изображений принца, дорисовав его высочеству пышные усищи и бороду помелом. Балбеса арестовали. Ему светило пожизненное заключение за оскорбление царствующей особы. Спас туриста острый язык. Когда принц, лично явившись на заседание суда, спросил: «Зачем вы это сделали?» – протрезвевший балбес мигом ответил: «Для красоты, государь!» Пур Талела, втайне страдавший от чахлой растительности на лице, расцвел, облобызал подсудимого и тут же произвел героя дня в рыцарское достоинство.
– Причина?
– Что?
– Причина, по которой вы оставили Террафиму?
– Политическая обстановка. Угроза моей жизни.
Ответ Диего подготовил заранее. При необходимости он готов был развить тему, обрисовав мятеж и себя в нем – благонамеренного горожанина, подвергшегося насилию. Они с Карни готовились заранее, разработав историю в подробностях. Увы или к счастью, инспекторша не заинтересовалась деталями.
– Возбуждены ли против вас уголовные дела за совершение преступления на территории Хиззаца?
– Нет.
– Было ли вам ранее отказано в признании беженцем?
– Нет.
– Наличествует ли у вас гражданство третьей планеты, защитой которого вы можете воспользоваться?
– Нет.
– Состоите ли вы в в браке с гражданкой Хиззаца?
– Нет.
– Херня, дружок.
– Что? – оторопел Диего.
Он все время боялся, что его знание унилингвы недостаточно. Брякнешь что-нибудь, и сядешь пожизненно. И никакая борода для красоты не спасет.
– Я про свои вопросы, – сказала инспекторша. Ее ярко-красные губы сложились в приветливую улыбку людоедки. – И про твои ответы, по большому счету. Будь спокоен, чеши яйца. У нас всем дают статус беженца. Всем без исключения. И тебе дадут, не сомневайся.
Диего наклонился вперед:
– А зачем тогда спрашивать?
– Как зачем? – удивилась инспекторша. – Мне за это деньги платят. Кто ж станет платить деньги ни за что?
На Хиззаце, как успел заметить маэстро, женщины делились на страшно красивых и просто страшных. Эта была из вторых, но считала себя первой. Завернутая в прорву шелка – алого, лазурного и желтого – инспекторша колыхалась, словно желейный пудинг. Некоторым нравится, подумал Диего. Мигель, тот вообще не признавал шлюх весом меньше шестимесячного теленка.
– Когда мне прийти за удостоверением?
Инспекторша облизнулась:
– Вечером. После шести.
– Рабочий день, – осторожно напомнил Диего. Ему казалось, что он спит и видит сон: кошмар или праздник, не разберешь. – У вас на входе табличка. Там написано: «Рабочий день с десяти утра до шести вечера».
Он помолчал и добавил, сам не зная зачем:
– Ноль-ноль.
– Это в спорте «ноль-ноль», – инспекторша колыхнула грудью. Шелк плеснул искрами, заволновался. – Когда ничья. А рабочий день, он до восемнадцати. Тут ты прав, дружок. Приходи в семь, я успею принять душ. Заодно и корочку свою заберешь.
– Сеньорита…
– Сеньора. Сеньора Чахая Ирам. Можно просто Чахая.
– Вдова? Мои соболезнования…
– Почему вдова? Ну ты, дружок, и юморист!
– Так ваш муж жив?
– Мой муж нас всех переживет. Это такая сволочь…
– Как же вы…
– При живом-то муже? – перебила его инспекторша. Глаза ее сверкнули насмешкой: пара черных маслин. – Дружок, ты откуда взялся? Из Морального Легиона? Приходи, все будет на высшем уровне. Если хочешь, могу и мужа позвать. Он любит чернявых. Ну что ты моргаешь? Здесь Хиззац, здесь пляшут.
Здесь пляшут, мысленно повторил Диего. Он уже привык к этой идиоме. Сжился с ней, как с любимой мозолью. Таксисты, портье, уличные разносчики, торговцы жареной рыбой, мальчишки с верфей, жулики и миссионеры – все к месту и не к месту, поперек брани, рекламы или проповеди, вставляли: «Здесь Хиззац, здесь пляшут!»
– А если я не приду?
– Тогда завтра, с утра. Заберешь удостоверение, и чеши яйца.
Черт возьми, выругался Диего. Вульгарность инспекторши бесила его. Плюнуть и уйти? И далеко ты, дружок, уйдешь без статуса беженца?
– Вы мне выдадите мой документ?
– С утра? Выдам, конечно.
– А как же…
– Что ж я, зверь? Я не зверь, а ты дурак…
– У меня есть невеста, – сказал Диего и понял, что краснеет.
– Дважды дурак, – инспекторша пожала могучими плечами. – Невеста у него! Ну и приходил бы с невестой… Слушай, может, ты импотент?
Потертые ножны рапиры хлопали по крупу гнедого в такт размашистой иноходи. Диего поправил перевязь: случалось, лошади от таких похлопываний нервничали, не понимая, чего от них хочет всадник. Нисколько не сбившись с шага, гнедой скосил на седока влажный темный глаз – с благодарностью, как почудилось Пералю.
– Подтяни-и-ись! – донеслось спереди.
Диего пришпорил жеребца, выполняя приказ – раньше, чем до него дошла вся невозможность происходящего. Пылающие змеи вгрызаются в плоть, в мозг, в душу. Горит Карни, горят бесы, высвобождая из-под безобидной личины инопланетян свою истинную сущность. Ослепительные лучи соединяют людей – людей?! – в сатанинскую пентаграмму. Разверзаются небеса, чернее смертного греха; колючие огни прыгают навстречу…
Что было дальше?
Дальше – скачка. Десять всадников под мерцающим небом, сплетенным из радуг. Каменистая степь под копытами. Жухлое разнотравье, редкие кусты можжевельника, семейство пиний. Точь-в-точь окрестности Даламара, где Диего довелось нюхнуть пороху. Так и кажется: вот-вот впереди поднимутся угрюмые крепостные стены, а за ними – ослепительная белизна дворцовых построек, лазурь и золото храмовых куполов…
Вместо крепости на горизонте проступила цепочка пологих холмов. Диего оглянулся. Позади таяли в туманной дымке горные пики, за ними полыхал багровый закат. Неужели так выглядит преисподняя? Или это ее преддверие?!
«Где мы? – кричала душа маэстро. – Что вы с нами сделали, чертово семя?!»
– Мы в космосе!
Теперь они скакали бок о бок: Диего на гнедом жеребце – и Карни на белой кобылице, в дамском седле.
– В космосе? – он взмахнул рукой. – Это космос?!
Жест вобрал в себя все: цепь холмов, степь, отряд всадников. В ответ донья Энкарна рассмеялась, счастливая как ребенок. На ней было дорожное платье, хорошо знакомое Диего, и те украшения, что девушка надела на себя, следуя совету рыжего толстяка. Космос, значит? Господи, помилуй! Бесы свели Карни с ума!
– Да, мой ястреб! Мы летим в колланте!
– Летим?
– О да!
– Прикажешь мне не верить своим глазам?
– То, что ты видишь – галлюцинативный комплекс. Вторичный эффект Вейса. Я читала о нем в энциклопедии.
– Дьявольское наваждение?!
– Дьявол тут ни при чем, сеньор Пераль.
С другой стороны к Диего подъехал гематр на вороном коне. Три лошади шли голова к голове, держа строй, как на параде. Этого не могло быть: мастер-сержант Пераль никогда не ходил в конном строю. А уж Карни – и подавно… Мысли соскальзывали на вещи привычные и понятные, пытаясь оградить рассудок от подступающего безумия. С упрямством смертника, просто-таки мечтающего о петле и эшафоте, Диего заставил себя вернуться к разговору – Господи помилуй! – разговору с бесом о непричастности дьявола к дьявольским козням.
