неприятной, это были дела взрослых, а я в них не вмешивался.
Надо было как следует обдумать это. Но всего примерно через день произошел
налет.
4
Это случилось в ночь накануне моего дня рождения. Я имею в виду налет. Я
проснулся, может быть оттого, что волновался перед предстоящим праздником, а может
быть и оттого, что у меня была привычка просыпаться после того, как из комнаты уходила
Эдит, садиться на подоконник и смотреть в окно. С моего наблюдательного пункта были
видны кошки, собаки и даже лисы, пробиравшиеся через газон, залитый лунным светом. А
если не было животных, я просто смотрел на ночь, на луну, на бледно-серый цвет, в
который она красила траву и деревья. Сначала я подумал, что там вдалеке я вижу
светлячков. Я часто слышал о них, но ни разу не видел. Я только знал, что они сбиваются
в кучки и испускают слабое сияние. Но вскоре я сообразил, что этот свет был вовсе не
слабое сияние, он просто появлялся и исчезал и снова появлялся. Я видел сигнал.
У меня перехватило дыхание. Мерцающий свет, казалось, шел от старинной
деревянной двери в стене, где я видел тогда Тома, и сперва я решил, что это он пытается
привлечь мое внимание. Теперь это кажется странным, но в тот миг я даже не
предполагал, что сигнал может быть предназначен кому-то, кроме меня. Я поспешно
натянул штаны, заправил в них ночную рубашку и прицепил подтяжки. Накинул сюртук.
А думал я лишь о том, что меня ждет ужасно интересное приключение.
Конечно, теперь, задним числом, я понимаю, что в соседнем особняке Том точно
так же любил сидеть на подоконнике и разглядывать ночную жизнь в саду. И так же, как
я, он увидел сигнал. И может быть, Том подумал то же самое, что и я: что это я
обращаюсь к нему. И сделал то же, что и я: вспорхнул со своего насеста, набросил одежду
и отправился разузнать…
В доме на площади Королевы Анны с некоторых пор появились две новые
личности, два суровых отставных солдата, которых нанял отец. Он объяснил, что они
необходимы, потому что у него есть «сведения».
Не более того. «Сведения» — это все, что он сказал. И я задался вопросом,
которым задаюсь и теперь: что он имел в виду, и не имеет ли это отношения к страстному
спору, который я подслушал между ним и мистером Берчем. Как бы то ни было, этих двух
солдат я встречал редко. Я знал только, что один находится в гостиной с фасадной
стороны особняка, а другой стоит возле камина в людской, и считается, что он охраняет
буфетную. Я легко обошел их стороной, прокравшись по лестнице на нижний этаж, и
проскользнул в беззвучную, залитую лунным светом кухню, которую я никогда не видел
такой темной, пустой и спокойной.
И холодной. У меня изо рта завитками заструился пар, и я тотчас же затрясся, с
неудовольствием понимая, насколько тут холоднее по сравнению даже со скудным теплом
моей комнаты.
Возле двери была свеча, я зажег ее и, прикрывая ладонью пламя, проделал путь до
конюшни. И если в кухне я почувствовал холод, то… в общем, снаружи холод был таким,
будто весь мир вокруг стал хрупким и готовым разбиться на куски; холод был таким, что
у меня занялось мое туманное дыхание и какое-то мгновение я стоял в раздумье, стоит ли
идти дальше.
Одна из лошадей заржала и затопала, и почему-то этот шум подхлестнул меня и
заставил пробраться на цыпочках вдоль собачьих будок к боковой стене и широким
арочным воротам, ведущим в сад. Я миновал голые, тонкие яблони и вышел на открытое
пространство, настороженно ощущая справа от себя дом, где в каждом окне мне чудились
лица: будто Эдит, Бетти, мама и отец выглядывают наружу и видят, что я блуждаю в саду,
как буйно помешанный. Конечно, я не был буйно помешанным, но они бы сказали именно
так; так говорила Эдит, когда отчитывала меня, и так говорил отец, когда давал мне розог
за непослушание.
Я ждал, что меня окликнут из дома, но ничего такого не было. Я добрался до
внешней стены и поскорей побежал вдоль нее к калитке. Я по-прежнему трясся, но хотя
волнение мое усиливалось, я успел помечтать, чтобы Том принес чего-нибудь пожевать на
полночный пир: ветчины, кекса или печенья. А еще лучше, горячего пунша…
Залаяла собака. Тэтч, отцовский ирландец, ищейка, сидевший в конуре у конюшни.
Из-за шума я остановился и присел под голыми, низко склоненными ветками ивы, пока
лай не прекратился так же внезапно, как и начался. Позже я, конечно, понял, почему он
оборвался так резко. Но в тот миг я об этом не подумал, потому что у меня не было
причин подозревать, что горло Тэтчу уже перерезали налетчики. Это теперь мы думаем,
что в наш дом, с ножами и саблями, прокрались пятеро. А тогда… пять человек
пробирались в особняк, а я сидел в саду и даже не обратил на это внимания.
Но откуда же мне было знать? Я был несмышленышем, у которого голова забита
приключениями и геройскими поступками, да вдобавок мыслями о ветчине и пирожных, и
я снова побежал вдоль наружной стены и прибежал к воротам.
Которые были открыты.
Разве этого я ждал? Я думал, что ворота заперты, а Том находится на другой
стороне. Может быть, кому-то из нас придется перелезть через стену. Может быть, мы
поболтали бы через калитку. Но я увидел только открытые ворота и понял, что что-то
здесь не то, и наконец-то я сообразил, что сигнал, виденный мной из окна спальни, мог
предназначаться и не мне.
- Том? — позвал я шепотом.
Ни звука в ответ. Была глубокая ночь: ни птиц, ни животных, никого.
Заволновавшись, я хотел уже развернуться и уйти обратно домой, под защиту моей теплой
спальни, как вдруг я что-то заметил. Ногу. Я приблизился к воротам, туда, где разливался
мутно-белый свет луны, наделявший все предметы странным сиянием — в том числе и
тело мальчика, неуклюже лежавшее на земле.
Он полулежал, прислонившись к противоположной стене, одетый почти так же, как
я, в штаны и ночную рубашку, только он не удосужился заправить ее, и она перекрутилась
вокруг его ног, лежащих под странным, противоестественным углом к телу на жесткой,
затвердевшей грязи тропинки.
Конечно, это был Том. Том, чьи мертвые незрячие глаза смотрели на меня из-под
его шляпы, съехавшей набекрень; Том, кровь которого, мерцая в лунном свете, вытекала
из перерезанного горла и заливала грудь.
Зубы мои застучали. Я услышал всхлип и понял, что всхлипнул я. В голове от
страха столпилась сотня мыслей. А потом все вокруг помчалось с такой скоростью, что я
даже не помню порядок, в котором все происходило, хотя и думаю, что началось все со
звона разбитого стекла и крика, который вырвался из дома.
Бежать.
Неловко признаться, но все голоса и мысли, толпившиеся у меня в голове, хором
кричали одно только это слово.
Бежать.
И я послушался их. Побежал. Но только не туда, куда они меня гнали. Поступил ли
я так, как учил меня отец, и послушался ли своего инстинкта, или наоборот, не обратил на
него внимания? Не знаю. Я понял только, что всеми фибрами своей души я стремился
прочь от самого страшного места, но на самом деле я побежал именно к нему.
Я промчался мимо конюшни, ворвался в кухню, не останавливаясь возле двери,
сорванной с петель. Откуда-то из прихожей слышались громкие крики, в кухне на полу
была кровь, и я рванул к лестнице и натолкнулся еще на одно тело. Это был один из
солдат. Он лежал в коридоре, схватившись за живот, веки у него судорожно дергались, а
изо рта на пол струйкой стекала кровь.
Я перешагнул через него, побежал к лестнице и думал только о том, чтобы
добраться до родителей. Вот прихожая, темная и полная криков и топота бегущих ног и
