– Он красивый парень и развит неплохо.
– Вот-вот, уже демонстрировал свои мускулы. Но мне не нравятся ребята, мало думающие и много себе позволяющие. Жоржик вообще человек действия, даже удивительно, что он пошел на филологический, абсолютно непрестижный.
– Я думаю иначе. Если человек не умеет действовать, он не умеет и думать.
– Смотря как действовать. А насчет думать – послушали бы вы его безапелляционные суждения о классиках. Если все оригинальные мысли Жоржа перевести на деньги, то не хватит и на новый «Сникерс». Итак, куда мы едем?
– Можем поехать в кафе «Русский купец», это на Остоженке. Я в нем не был еще, но говорят, что кухня там неплохая. А если не боишься, поехали ко мне домой. У меня хороший бар, чай, кофе и видик с набором кассет.
Кристина подумала, потом отрицательно качнула головой, чему-то улыбнувшись. Видимо, вспомнила предложения Жоржа.
– Не обижайтесь, но в другой раз. Поехали в «Русский купец», я хочу есть. Надеюсь, ваших финансовых ресурсов хватит? Или вы тоже из купцов?
Матвей, улыбнувшись, тронул машину с места.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАМЯТИ
Вечер прошел так хорошо, тихо и спокойно, без конфликтов и шума, что не верилось в возможность повторения подобных вечеров.
Кристина держала себя мило, просто, с поразительной естественностью, хотя и была точна в оценках. Матвей не раз поражался ее созвучным с его представлениям о литературе и жизни, а ведь ей только-только исполнилось восемнадцать.
Танцевали они всего два раза, потом лишь слушали музыку и говорили, говорили обо всем, что приходило в голову.
Кристину Матвей тоже поразил однажды, хотя впоследствии и пожалел об этом; эффекты он не любил, хорошо помня наставления учителя о том, что мастер должен применять технику владения телом и предметами быта незаметно, без излишней бравады и показухи. А случилось это так: официант принес пиццу, забыв ножи, и пока он ходил за ними, Матвей разрезал ароматно дымящуюся лепешку пиццы на четыре части с помощью новой пятидесятитысячной банкноты. Как он это сделал, Кристина не заметила, весь трюк заключался в скорости движения тонкого листика бумаги, но Матвей не стал ей это объяснять, переведя разговор на другую тему.
Заговорили о гадании на картах, по звездам, по китайской Книге Перемен и другими способами, перешли на психику восприятия прогнозов, и неожиданно для себя самого Матвей признался девушке, что видит странные сны, сны – путешествия в прошлое, после чего рассказал последние из них. Кристина – она разрешила звать себя короче – Крис, как звали родители, или Христя, как бабушка, полька по происхождению – живо заинтересовалась этой темой, потому что многое читала о сновидениях и их толковании. Но разгадать сразу смысл снов Соболева не смогла, лишь пообещала покопаться в литературе.
– Но все это очень интересно, – заключила она, задумчиво погладывая то в зал, на танцующих, то на лицо Матвея, севшего по привычке таким образом, чтобы тень падала на него. – Удивительно, что вы помните свои сны. Обычно они не запоминаются, бледнеют и к утру исчезают из памяти. Может быть, вы какой-нибудь скрытый буддист или пророк? Или вообще пришелец, и с вами хотят таким способом связаться соотечественники-инопланетяне?
Матвей только улыбнулся в ответ, однако в душе признался, что хотел бы и сам выяснить, что с ним происходит. Тем более что снова наступил момент «воспоминания о будущем», в котором он уже сидел с Кристиной в этом же кафе и беседовал на эти же темы.
Девушку он отвез к общежитию в двенадцатом часу ночи, дождался прощального взмаха руки с балкона восьмого этажа и поехал домой. Спал как убитый, в одной позе, без сновидений. А наутро, после обязательного часового тренинга, отправился к Илье Муромцу каяться за машину, а заодно и взять свою.
Автомастерскую Ильи он нашел в плачевном состоянии: ворота были сорваны, будто сквозь них проехал танк, внутри помещение гаража было разгромлено, словно подверглось атаке разъяренных слонов. «Линкольн», который ремонтировал Илья, превратился в груду металлолома, и лишь машина Матвея, стоявшая в закутке, за стеллажами с инструментом и деталями, осталась цела и невредима.
В мастерской копался хмурый молодой парнишка, помощник Ильи, собирал мусор, осколки, разбитую мебель, подметал пол.
– Что здесь произошло? – тихо спросил Матвей, сжимаясь от нехорошего предчувствия.
Парень глянул на него исподлобья, продолжая заниматься своим делом, потом, видимо, вспомнил:
– Это ваш аппарат, что ли?
– «Таврия»? Мой.
– Вот ключи. – Он достал из кармана ключи от «таврии». – Можете забирать. Не хуже, чем у Джеймса Бонда. Движок с форсажем, дает под двести, подвеска усилена, бак увеличен, берет около шестидесяти, заднее и переднее стекло – бронеплекс. Что еще?
– Не хватает только пулеметов под капотом, – улыбнулся Матвей. – С хозяином я сам рассчитаюсь. Где он? Что у вас стряслось? Потолок рухнул?
Парень вытер лицо ладонью, но лишь размазал грязь. Сказал нехотя:
– Банда наехала. Милиция только перед вами убралась. А Илья в больнице, подстрелили его.
– Что?!
Помощник Ильи снова принялся за уборку, проигнорировав вопрос. Буркнул под нос:
– Живой он, пуля прошла бок навылет, порвала подвздошную сумку, а вторая застряла в ноге.
– Из автомата стреляли, что ли?
– Я слышал разговор инспектора и следователя, стреляли из какого-то «волка».
Матвей присвистнул про себя: пистолет-пулемет «волк» был последней разработкой завода «Арсенал», и именно утечка «волков» со склада завода и была первым заданием Соболева, полученным от полковника Ивакина. Как странно все переплетено в этом не самом лучшем из миров.
– Где он лежит?
– Увезли в Склифосовского. Только вас не пустят, он без сознания, моя сестра только что приехала оттуда.
– Как все это произошло?
Парень разогнулся.
– Да так – вошли и…
По его словам вырисовывалась такая картина. Давешняя команда рэкетиров, которой Илья дважды дал отлуп, вломилась в мастерскую в начале седьмого утра, когда там был лишь один Муромец: вставал он рано. Бандиты начали громить мастерскую, бить оборудование, машины, а когда вмешался хозяин, раскидав крутых громил, кто-то из них от испуга достал «пушку».
– И что по этому поводу заявила доблестная милиция?
– Да ничего, – помрачнел парень еще больше. – Дохлое, мол, дело. Я им говорю: они же весь квартал держат, разъезжают на «мерсах» и «маздах», их все знают…
– Ну и что?
Парень безнадежно махнул рукой:
– Все они повязаны. Если не запуганы, то куплены.
– Что ж, понятно. Бывай.
Знакомое «гудение» в голове, рождающее вспышки «ложной» памяти, заставило Матвея напрячься, но на сей раз воспоминание не созрело: он был слишком взволнован происшествием. Помучив немного мозг, Матвей сел в «таврию», опробовал двигатель и выехал из гаража. В клинику «Скорой помощи» Склифосовского он прибыл через сорок минут, ухитрившись ни разу не засветиться перед ГАИ, хотя мчал под сто и больше.
Илью уже прооперировали, и был он в сознании; Матвей сумел уговорить медперсонал, чтобы ему дали халат и пропустили в палату к раненому.
Выглядел Муромец чуть бледнее обычного, под глазами залегли тени, однако во взгляде его не было ни страха, ни злости, только сожаление и недоумение. Да еще упрямство. Увидев Матвея, он обрадовался так, что едва не опрокинул капельницу.
– Ты?! Взял аппарат? Я там его немного усовершенствовал, теперь он не хуже, чем у Джеймса Бонда, разве что крыльев не хватает.
– Лежи, знаю. – Матвей выгрузил из сумки пакет с яблоками и пять бутылок кефира. – Кто это был?
По лицу Ильи прошла тень, сжались и разжались громадные кулаки.
– Да ты их видел, команда Белого. Я до них еще доберусь, вот подлечусь только. Не вмешивайся в мои дела.
В голове щелкнуло: Матвей помнил фамилию Белый.
– Ты его знаешь лично?
– Знаю, что он то ли чеченец, то ли ингуш, оттуда, в общем. Но у него все схвачено, везде приятели, в том числе и в милиции. Вряд ли его станут ловить, выкрутится.
