Одну за другой она выложила на доски все три кулебяки: с мясом, с капустой и с рыбой. И, пышущие, накрыла чистыми кухонными полотенцами. Она не видела себя сейчас, румяную от жара духовки и седую, с живыми, молодо блестящими глазами, и единственно радовалась, что Александра Леонидовича нет дома, и он увидит ее уже не в старом халатике, потную, а когда она искупается и приведет себя в порядок.
– Не знаю, зачем это в наше время печь самой,- затянулась Людмила сигаретой.
От не смытой с вечера туши вокруг глаз темно, и сигарета курится натощак, после чашечки пустого кофе. Но Лидия Васильевна уж молчала, говорила дочь:
– У людей праздник, а у тебя всегда в этот день волосы на голове горят.
Прекрасно можно все купить. Тем более вам. Стоит сказать только.
Дочери выросли, стали матерями и теперь учат ее. Если б еще она могла научить их прожить жизнь так, как она с их отцом прожила. Особенно Людмилу, младшую.
– У меня в доме никогда по-холостяцки не бывало,- сказала Лидия Васильевна.- И отец ваш привык, чтобы в праздник пирогами пахло. Так я жизнь прожила.
– Думаешь, правда мужчины это ценят? Мужчинам в наш век нужно совсем другое.
«В наш век» и «когда ты жила!..» – это были теперь постоянные аргументы Людмилы.
Словно они с отцом из другого века. Словно их давно уже нет вообще. Но Лидия Васильевна не обижалась. Она жалела дочь; Людмила вторично и теперь как будто окончательно разошлась с мужем, забрала Олечку и переехала к ним. Не раз она замечала в эти дни, как дочь нарочно делает ей больно, именно против нее почему-то ожесточается. Но она не обижалась.
А вот дочерью об отце сказанное: «Мужчинам нужно совсем другое», было ей неприятно. Как будто себя с отцом Людмила ставила на одну доску, где ей, Лидии Васильевне, и места нет. К Александру Леонидовичу вообще не относилось то, что Людмила, наверное, имела в виду и о чем Лидия Васильевна, жизнь проживши, могла только смутно догадываться.
А совсем недавно такая это была очаровательная, веселая девочка, вся в кудряшках и бантах, отцовская любимица; никто без улыбки не мог на нее взглянуть. И вот вернулась в дом женщина, временами чем-то чужая. Лидия Васильевна стыдилась делать замечания, когда Люда неодетая или так обтянутая шортами, что это еще хуже, чем неодетая, расхаживала при отце по дому.
И уже сами собой интересными становились рассказы о том, что у тех и у тех тоже дочь разошлась с мужем, начинало казаться, что теперь все так, у всех. Но в душе Лидия Васильевна знала, что нет, не у всех, не все.
Они с Александром Леонидовичем так не жили, вот это она могла сказать. За всю ее жизнь он был единственный, главный, самый дорогой для нее человек. Он был и мужем и отцом ее детей, хорошим отцом, и всю жизнь она относилась к нему так, словно он был ее взрослым ребенком. Она всегда все помнила за него и радовалась этому. Ни дочери, даже когда совсем маленькими были, ни внуки теперь не заслонили его. Место Александра Леонидовича в ее сердце было совсем особенное. И она только страшилась за него: как он будет жить, когда ее не станет?
А то, что случилось восемь лет назад… Теперь она понимала, это бывает с мужчинами в таком возрасте. Что она тогда перенесла, она одна знает. Эта страшная женщина, онколог, которую она и теперь изредка встречает в райздраве на совещаниях… Но ни тогда, ни теперь она никому слова не сказала. Единственно написала старшей дочери. И та прилетела со своим мужем, и вместе с Людой они удержали отца от непоправимого шага. Страшно подумать, что могло бы быть! Люда сказала ей, когда уже снова все стало на свои места, и Александр Леонидович просил у нее прощения, и она простила, настолько простила в душе, что смогла забыть: «Знаешь, мать, отец еще святой. Ты ему в няньки записалась, а ему жена нужна». Глупая девочка! Ни с кем никогда Александру Леонидовичу не было бы лучше.
Если бы он все же сделал тот страшный шаг, он рано или поздно все равно к ней бы вернулся. Но вернулся бы старым и больным. Она врач, она знает. Ранние инфаркты, инсульты – вот чем это кончается. Они прожили счастливую жизнь, детям своим она могла бы такую жизнь пожелать.
К тому времени, когда Александр Леонидович вернулся с работы, она успела и душ принять и в парикмахерской побывать: сделала прическу и маникюр с бесцветным лаком. Волосы она не красила, как теперь все, в рыжий цвет. Не было ничего на свете, что бы она не сделала для Александра Леонидовича. Но врать ему она не хотела ни в чем. Они вместе радовались детям, вместе счастливы внуками. Что же стыдного, что у нее седые волосы? Ведь это она не где-то, а с ним прожила жизнь.
Единственная ее ложь касалась еды. Она способна была поклясться, что ела, и клялась, когда ей нужно было в трудное время накормить его и детей. И честно смотрела ему в глаза. Она могла и теперь приготовить кролика и сказать, что это курица. Но то была святая ложь: иначе бы он есть не стал. Удивительно, как он ничего не понимает.
– Ну-у!..- сказал Александр Леонидович, как бы повергнутый в изумление.- Пирогами пахнет уже в подъезде. Люди на улице останавливаются, трамваи сходят с рельсов!
Он подал ей букетик ранних фиалок, с молодой галантностью поцеловал руку.
Торжествуя, Лидия Васильевна сияющими глазами оглянулась на дочь.
Она хотела тоже поцеловать его склоненную голову, на которой волосы были уже редки, но тут с криком: «Де-еда!» – вылетела из комнаты Олечка, словно за ней гнались, с прыжка повисла у него на шее. Вот кому все в доме было позволено. Как когда-то ее матери.
Подхватив внучку под колени – та сразу в своем коротком платьице и белых, треугольничком трусиках удобно уселась на его руке,- Александр Леонидович разогнулся; от напряжения наморщившаяся кожа на затылке покраснела.
– Оставляй нам Олечку и езжай себе куда хочешь свободная,- сказал он.
– А дочь уже не нужна? – Людмила подошла, покачивая бедрами, подставила щеку для поцелуя.- Всех эта паршивка заслонила.
Лидия Васильевна стояла, оттесненная, с букетиком фиалок и портфелем Александра Леонидовича в руках.
– Дайте ему хотя бы снять пальто,- говорила она, заявляя свои робкие права.
Через полчаса всей семьей накрывали дубовый обеденный стол. Дед с внучкой, взявшись, разодрали слипшуюся под утюгом крахмальную льняную скатерть. Все эти нынешние, привезенные из-за границы клееночки, все это модное не признавалось в доме Немировского. Все только натуральное, только естественное! И в человеке, и в жизни, и в архитектуре! Александр Леонидович любил говорить: «Человек родился в колыбели, где матерью природой было припасено для него все. К сожалению, он поздно догадался об этом и больше перебил и уничтожил, чем употребил с пользой.
Наша задача не выдумывать, а выявлять. Кстати, для этого требуется гораздо больше ума и знаний. Выявлять законы, скрытые в глубине явлений. Природа скрыла их от неразумных, которые способны лишь сломать механизм. Выявлять природу творчества п красоты, которые заложены в основе мироздания. Длинновато несколько, но не так уж плохо сказано, если подумать. Скажи это Дарвин или, например, наш великий соотечественник Павлов, люди занесли бы это на скрижали.
Растягивая сейчас с внучкой крахмальную скатерть, Александр Леонидович чувствовал в себе тот нервный подъем, ту взбадривающую энергию, которая, в сущности, и есть творческая энергия. И, сам за собой не замечая, он напевал в нос.
Колеблемая при каждом рывке, Олечка вместе со скатертью летела к деду и так хохотала, так хохотала, едва на спину не падала от хохота.
– Оля! Ольга! – пыталась сердиться Лидия Васильевна, но и ее глаза, которым полагалось быть строгими, смеялись. Невозможно было не улыбаться, глядя на этого здорового, веселого ребенка в коротком платьице, открывавшем все целиком полные стройные ножки.
Наконец скатерть была расстелена и заблестела под косым вечерним светом из окон.
В центре стола будет помещено коронное блюдо, но его следует внести позже, на грубой доске. А пока что этот пустующий центр обставлялся всевозможными закусками.
Александр Леонидович, в костюмных брюках, в свежей крахмальной сорочке, с отпущенным галстуком, который к приходу гостей оставалось только подтянуть, в тонких немецких подтяжках с никелированными зажимами, расставлял на особом столике водки и коньяки.
– Все как всегда. Все как всегда,- говорил он.- Мы никого не ждем и всем рады.
Конечно, он надеялся, что, может быть, придут те, чьим присутствием измерялось его положение и вес,
