оставлял сомнений, это писал его лучший друг.' Впрочем, Солженицын и сам признался, что вел себя на следствии недостаточно стойко, есть ему, о чем сожалеть, хотя нет нигде ни слова о том, что к нему применяли какие-либо насильственные меры.
Но – не будем в это вникать. Что КГБ пыталось опорочить его любыми методами – несомненно. Гораздо интересней, что пишет Солженицын в той же статье 'Потемщики света не видят', в ней он решился ответить на все публикации последнего времени за границей и у нас, якобы порочащие его честь и достоинство: 'В Архипелаге, и не только в нем, я не щадил себя, и все раскаяния, которые прошли через мою душу – все на бумаге… В этом ряду я не поколебался изложить историю, как вербовали меня в лагерные стукачи и присвоили кличку, хотя я ни разу этой кличкой не воспользовался и ни одного донесения никогда не подал. Я и нечестным считал об этом умолчать, а написать – интересным, имея в виду множественность подобных вербовок, даже и на воле.' Но тем не менее умолчал, скрыл от тех, кто считались его друзьями, умалчивал до тех пор, пока КГБ не обнародовало. И вообще, что интересного писать о своем позоре? Не выдержал угроз – да, жизнь спасал – да, но – 'интересно'?… Позвольте усомниться. А то, что сам послал в американскую газету приписываемый или якобы приписываемый ему донос на солагерников, ну что ж, это вполне рассчитанный упреждающий ход, кстати говоря, выгодный одному из 'жерновов' той холодной войны, которая велась.. Однако главное – дальше: 'Я цель имел во всей книге, во всех моих книгах показать: что можно из человека сделать. Показать, что линия между Добром и Злом постоянно перемещается по человеческому сердцу. В ЦК и КГБ не только этого уровня понимания нет и не было, но даже нет простого образумления.' Нет, не из каждого человека можно сделать что угодно, уж это история человечества доказала. И в то же время, если смотреть не из дней нынешних, а оттуда, из времени страшного, борьба, которую вел Солженицын с целым режимом, а режим этот, вооруженный ракетами и атомными бомбами боялась половина мира, эта борьба требовала не только точного расчета, но и сердца твердого и беспощадного. И, возможно, во имя цели он действительно готов был пожертвовать даже своими детьми: его выслали из страны, а трое сынов его маленьких остались здесь вроде бы в заложниках, и он писал '…и тут решение принято сверхчеловеческое: наши дети не дороже памяти замученных миллионов, той Книги мы не оставим ни за что.' Книга с заглавной буквы, так пишут о Библии, цель и самооценка – грандиозные. Во время минувшей Отечественной войны немцы взяли в заложники детей одного из партизанских командиров, поставив условие: выйдет он из леса, сдастся, они освободят детей. И девочка, дочь его, с божеской мудростью написала отцу, сумела передать записку: папа, не выходи, они все равно убьют и тебя и нас. И он не вышел. И детей убили. Скажу сразу: так поступить я бы не смог. Мне понятней и ближе Януш Корчак, который вместе с детьми вошел в газовую камеру. Это были не его кровные дети, это были его ученики, он имел возможность спастись, ему предлагали, но он не мог оставить детей в час гибели. Это – по-человечески.
А сверхчеловеческое оно же нередко и – нечеловеческое. А теперь – о другом.
Год 1991-й. В Москве -Путч. Растропович, все бросив, написав только завещание, прилетел защищать Белый дом. Солженицын выжидал, чья возьмет, не вернется ли прошлое. Ну хоть бы слово сказал. Он тогда был подобен легенде, слово его тогда много значило. Нет, постыдно отмолчался, живя в Америке. А решалась судьба России. Но он был занят куда более важным делом: 'Красное колесо' писал.
А потом спущено было нам 'Как нам обустроить Россию'.С первого чтения а особенно по прошествии времени само шло на память известное из 'Войны и мира': 'Die erste Кolonne marshirt… die zweite Kolonne marshirt…die dritte Kolonne marshirt…' Но и войны и жизнь куда сложней измышленных диспозиций и рескриптов и 'посильных размышлений'. Два из трех сына Солженицына пока что обустраивают свою жизнь в Америке, где Россия по-английски – Раша. Это не укор, ни в коей мере не попытка кого-то в чем-то упрекнуть. Каждый вправе выбирать, где ему жить, что больше по душе, где лучше востребованы его способности. Но с 'посильными размышлениями' (а емкое слово 'посильные': в нем та скромность, которая паче гордости, язык не дает соврать, обнажает суть) как-то все это не вяжется, плохо сочетается: вот наставление, уверенно предпосланное целому народу, огромной стране, а вот она реальная жизнь. И еще о жизни, как она есть, по лжи или не по лжи. О Солженицыне уже снято несколько документальных фильмов. Об одном из них в обзоре, в газете Союза кинематографистов 'СК Новости', в октябрьском номере 2003 г, написано: 'Еще более сложной была задача Сергея Мирошниченко в фильме 'Александр Солженицын. Жизнь не по лжи'. Картину начинал другой документалист, который не нашел контакта с писателем, и Солженицын попросил Мирошниченко продолжать работу над проектом. Условия, таким образом, с самого начала диктовал герой. Режиссер, сознавая оказанную ему честь, масштаб личности писателя и ценность предстоящих съемок для кинолетописи России, ничего не имел против, но задачей его было создать портрет героя, а не помочь тому написать автопортрет… 'Вермонтский отшельник' в собственной стране выглядит отшельником, который живет в замке за высокой оградой и встречается лишь с высокими гостями (при этом эпизод визита Путина тянет на документальную комедию, а роскошный прием по случаю свадьбы сына словно взят из фильма 'Олигарх').' В свое время, когда Солженицын еще жил в Рязани и объезжал на велосипеде ближние российские просторы, он писал в одной 'Крохотке' (называлась она 'Озеро Сегден'), как наткнулся он на заповедную часть леса, куда заложены все дороги, куда 'ехать нельзя и лететь нельзя, идти нельзя и ползти нельзя.' А живет там (уточняю: дело происходило еще при советской власти) 'Лютый князь, злодей косоглазый (непонятно только, почему – 'косоглазый')… вон дача его, купальня его…' В мечтах ли это носилось, но писал, как оказалось, про себя будущего? Из рук проклинаемой им ельцинской власти, она Россию разорила, получил он, не побрезговав, поместье под Москвой, некогда принадлежавшее купцам Корзинкиным, потом – палачу Абакумову, а теперь он там, на просторе и воздвиг вышеупомянутый 'замок', и нет туда хода ни пешему, ни конному, ни велосипедисту, и 'идти нельзя, и ползти нельзя'. Вот такова она 'Жизнь не по лжи'.
Еще задолго до юбилея в 'Известиях', на двух полосах со многими фотографиями появилась статья: 'Сержант Соломин и капитан Солженицын'.
Спустя почти шесть десятков лет разыскали в Америке еврея, сержанта Соломина, он во время войны служил в звукобатарее, которой командовал Солженицын: потребовалось засвидетельствовать, что Солженицын благоволил к нему, посылал в Ростов за женой, за Натальей Решетовской, по подложным документам привезти ее на фронт, и он, Илюша, все выполнил. Если статья с определенной целью организована, то прием очень уж стародавний: 'Я антисемит? Да у меня вот друг – еврей!…' О чем же свидетельствует сержант Соломин? Призванный в армию еще до войны, воевавший с 41-го года, он после ранения, попал в начале 43-го года в звукобатарею, которой командовал Солженицын. Но надо разъяснить, что такое была эта звукобатарея и где она находилась. По понятиям фронтовиков, находилась она в глубоком тылу. Соломин указывает: 1,5 – 2 километра от передовой. Нет, значительно дальше, сам Солженицын признает: 3 километра.
Вот туда-то 'сверхусильным напором' и переместился он из конского обоза.
Обычно находилась она при штабе. 'Это действительно тогда был очень несовершенный род войск. Координаты, которые мы давали, иногда совпадали, иногда нет, многое зависело от метеорологии, других вещей…Помню, мы ходили в штаб соседней пушечной бригады…, Солженицын договаривался, что будет давать наши данные и им – по собственной инициативе. Я потом сам относил в штаб Ткаченко бумаги.' Словом, безвредный, но и совершенно бесполезный, сохранившийся с довоенных времен род войск, который как-то надо было приставить к делу, вот и ходили предлагать свои услуги командиру бригады пешком, т.е. пули тут не свистали. Я, например командира нашей 115-ой артиллерийской бригады полковника Борисенко не удостоился видеть на фронте ни разу: от нас до него, было, как до Господа Бога, впервые увидел его после войны, в Болгарии, там мы тогда стояли. Командира полка нашего видел на фронте. Вдруг вызвали меня с плацдарма днем. Где – ползком, где – перебежками добрался до берега, на лодке переплыл Днестр, а уже на этой стороне – командный пункт командира дивизиона. И здесь же у него – командир полка, полковник Комардин, приехал с поверкой. Навел он на цель перекрестие стереотрубы: 'Рощу 'Огурец' видишь?
На опушке – немецкая батарея. Три снаряда, открывай огонь!' Была там, в роще 'Огурец', или не было немецкой батареи, по моим данным никакой батареи там не было, но третий снаряд лег на опушку рощи. Дело это не такое уж сложное: был у меня пристрелянный репер, от него и выводишь снаряд на цель. Плюс – удача. И стало у меня на погонах вместо одной маленькой звездочки – младший лейтенант – по две: лейтенант. И еще видел его в Венгрии, зимой, на нас танки шли. А он бежал на пятую батарею, проваливался в снег, падал, снова бежал, грозил издали кулачищем, матерился: почему, мол, медлят
