– Не надо.
Он обошел Эйдена и встал около единственного в комнате окна. Оно потемнело от испарений Кровавого болота, и только в нескольких местах сквозь стекло можно было что-то разглядеть. Несколько секунд Першоу простоял возле него, сцепив руки за спиной, затем резко обернулся.
– Хорошо. Тогда мы можем прибегнуть к более суровому наказанию. Ланж!
Немедленно появилась Ланж. Эйден понял, что до этого она стояла за дверью, ожидая приказаний своего командира. У Першоу были предусмотрены все варианты. С первой же секунды, когда он открывал глаза после сна (кстати, засыпать Першоу тоже сам себе приказывал), его день был жестко расписан. Имел он, без сомнения, и план на тот случай, когда провинившийся воин отказывается от Шуркая.
Ланж внесла небольшую коробку, держа ее так, будто исполняла какой-то обряд.
– Ланж, положите коробку на мой стол.
– Да, сэр.
– Теперь откройте ее.
Ланж подчеркнуто медленно открыла коробку, как всегда точно выполняя приказание своего командира. Эйден знал, что теперь последует. Если бы его не сдерживала верность Клану, он, возможно, задушил бы в этот момент Першоу вместе с адъютантом.
Осторожно двумя руками Ланж вынула из коробки Черную Ленту, затем протянула командиру, который принял ее так же осторожно, как будто это была драгоценность.
– Командир Хорхе, вы опозорили свое звено. Нет ничего более постыдного, чем убийство без необходимости. В течение следующего месяца вы должны будете носить Черную Ленту и это изображение на груди. Ланж?
Осторожно взяв кончиками пальцев, чтобы не повредить, Ланж продемонстрировала голографическую фотографию Баста, который был изображен на ней в мрачном настроении – фото относилось к любимому воинами типу «сурового портрета». Сотни подобных экземпляров можно было найти в любой картотеке.
– Перед тем как я надену на вас Черную Ленту, вы можете попытаться оправдать свои недостойные действия. Давайте, Хорхе. Отвечайте.
– А есть ли в этом какой-нибудь смысл?
– Да. Я беспристрастен. Отвечайте.
– Баст оскорбил меня.
– Если бы вы были вернорожденным, это могло бы оправдать вас. Но вы вольнорожденный. Басту разрешалось оскорблять вас. Что-нибудь еще?
– Нет.
– Хорошо. Наденьте на него Черную Ленту, Ланж.
Адъютант, сохраняя мрачное выражение лица, обернула Ленту вокруг талии и груди Эйдена. Некоторое время она разглаживала морщины, образовавшиеся вокруг фотографии Баста, затем отступила на шаг назад, будто хотела критически оценить свою работу.
Улыбка исчезла с лица Першоу, и он теперь отдавал приказы обычным своим голосом. Он проинформировал Эйдена, что все будут его избегать, пока он носит Ленту, и он не имеет права с кем-либо заговаривать без разрешения. Кроме того, Эйдену запрещается без Ленты появляться в общественных местах, а также отвечать, если кто-нибудь заговорит с ним о ней. Он должен все время помнить о том, что Черная Лента призвана напоминать ему и другим о бесполезном убийстве, которое он совершил.
Когда Каэль Першоу закончил, Эйден отдал ему честь, затем повернулся и прошел мимо нахмурившейся Ланж, думая, что мог бы убить их обоих. Но прежде всего Першоу. Так же, как после драки с Бастом, он получил бы огромное удовольствие, постояв некоторое время над трупом своего командира.
Когда Хорхе вышел, Ланж, внимательно наблюдавшая за ним, повернулась и сказала:
– Очень гордый человек. И умный. Даже ношение Черной Ленты он может обратить в доблесть.
Прежде чем ответить, Першоу тяжело вздохнул. Такое проявление эмоций не было ему свойственно.
– Мы принадлежим Клану и можем следовать только предписанным ритуалам. Я бы, конечно, лучше повесил его на рее, или пригвоздил к позорному столбу, или даже сжег бы на костре.
Ланж вдруг рассмеялась.
– О чем ты говоришь?
– Это все старинные унизительные казни. Ты думаешь, Хорхе такого не заслужил?
– Я так не говорила, я просто сказала, что он гордый.
– Но разве в твоем голосе не было восхищения?
– Восхищения? Возможное и было. Есть что-то называющее уважение в способности носить Черную Ленту с гордостью.
– Значит, наказание не достигло цели?
– Я этого не говорила. Ты сам так думаешь, воут?
– Ут. В этом человеке скрывается нечто, не поддающееся объяснению, его нельзя унизить любым наказанием.
– Разве это тебя не восхищает?
– Нет, не восхищает.
Они так долго бы еще проговорили и зашли бы, вероятно, очень далеко, но их разговор прервал курьер, принесший официальное сообщение от представителей Клана Волка.
Возвращение в казарму, где размещалось его звено, оказалось для Эйдена сущим мучением. Вернорожденные выстроились так, что он должен был пройти сквозь строй, и издевались над его Черной Лентой. Насмешки, язвительные замечания, грубые выкрики, злые остроты так и сыпались со всех сторон. Эйден пытался, насколько возможно, сдерживать себя, не замечать этого и шагал, глядя прямо перед собой. Он думал, что если встретится взглядом хотя бы с одним из оскорбляющих его, то не сможет удержаться от искушения опять начать драку. Но врезать хоть разок в ухмыляющиеся рожи Эйден не мог – запрещала Лента. Нарушать порядки, символичные для пути Клана, несмотря на все свое бунтарство, он не хотел.
Жеребец стоял неподалеку от входа в казарму, наблюдая, как гордо вышагивает Эйден. Несколько вернорожденных, которым было мало словесных издевательств, теперь еще передразнивали его походку. Жеребец вышел, чтобы встретить командира.
Хотя ничего не было сказано, Эйден почувствовал, что его друг безмолвно советует ему не обращать внимания на болванов.
– Правильно, – буркнул он свирепо самому себе.
Жеребец присоединился к Эйдену, и они вдвоем вошли в казарму. Зубоскалы еще некоторое время топтались возле дверей казармы, жестами показывая «труса». Детский, нелепый знак «трус» – несколько хлопков по горлу, груди и гениталиям. Наконец, устав от этой игры, они постепенно разошлись. Однако даже после того, как они исчезли из виду, ветер еще долго доносил их хриплый хохот.
Некоторое время Эйден молчал и смотрел вперед, не опуская головы, чтоб не видеть Черной Ленты. Жеребец, тоже молча, завалился на койку. Наконец Эйден произнес:
