Ну вот, до сегодняшнего дня как-то дотянули.
— Есть дела поинтересней, — повторил я. — Их очень много. Да почти все. Прости, что не сказал этого раньше.
— Ну, знаешь…
— Знаю, — кивнул я. — Я много чего знаю. Давай руку, пошли.
— Куда?
— На нашу крышу, конечно. Лучшее место в городе для лихих дел. В смысле, внезапных пикников, разговоров о смысле жизни, строительства Мостов Времени и бытовых убийств в состоянии аффекта. Если захочешь меня придушить, сделаешь это там. Желаю погибнуть с видом на ночной город. Таков мой последний каприз.
Удивительно, но она всё-таки протянула мне руку. И только оказавшись на крыше Мохнатого Дома, сердито пробормотала:
— Что-то ты совсем раскомандовался.
— Да, — кивнул я, усаживаясь на одну из оставшихся со вчерашнего вечера подушек, на которых возлежал, дожидаясь меня Нумминорих. — Давно было пора.
Меламори села рядом. Спросила:
— Что случилось?
— Дохрена всего. За последние два дня я успел уладить семейную жизнь старого прибрежного дерева, приговорить к пыткам прекрасную леди, организовать одно убийство и два чудесных спасения, побыть всем Миром сразу, прогуляться по Мосту Времени и напиться до потери памяти.
— Насколько я успела тебя изучить, более-менее удивительно только последнее, — вдохнула Меламори.
Ну, в общем, да.
— Но важно совсем не это, — сказал я. — А то, что по дороге к твоему дому я понял одну простую штуку.
Она адресовала мне вопросительный взгляд, заранее исполненный скорби. Как будто ничего жизнеутверждающего мне в голову прийти не может, даже теоретически.
— Никакая ты не нерешительная, — сказал я. — И ни черта не боишься терять. И со мной надолго расстаться — ну да, не хочешь, но это такой нормальное человеческое «не хочу», которое легко преодолевается усилием воли, особенно, когда воля сильная, вроде твоей.
— В том-то и дело, что не… — начала было Меламори, но я не дал ей договорить.
— Воля у тебя что надо. И решимости хватит на целый Королевский гвардейский полк. Просто дело, к сожалению, не в тебе. А во мне. Это я хочу, чтобы ты оставалась в Ехо. И была у меня под рукой. Мне, видишь ли, нравится, что ты всегда где-нибудь рядом. И можно обнять тебя буквально в любой момент — в перерыве между какими-нибудь немыслимыми делами, от которых у меня самого волосы дыбом. Вот как сейчас.
И я обнял её — не то чтобы просто для наглядности, будем честны.
Сказал:
— Ты не можешь решиться продолжить учёбу у арварохских буривухов только потому, что я этого не хочу. Конечно, слова тебе поперёк не скажу, сама знаешь. На словах я — воплощение жертвенного благородства, главный борец за свободу чужой воли и вдохновенный её певец. А на деле держу тебя здесь, связав по рукам и ногам, просто верёвки невидимые. Но что это меняет.
Меламори уставилась на меня во все глаза, словно впервые увидела. Растерянно моргнула. Запинаясь, спросила:
— Слушай, так ты думаешь, это я не сама по себе такая трусиха?
— Да ты вообще герой, каких мало. Просто связалась с плохим парнем, чья воля меняет Мир, порой совершенно свинским образом. Но это как раз нормально. Девочки из хороших семей часто связываются с кем попало, сама знаешь.
Она тихо рассмеялась.
— Невыносимый ты всё-таки тип, сэр Макс. Всегда не вовремя меня смешишь. Самое время на тебя рассердиться, а теперь не получится.
— Да не надо на меня сердиться. Какой в этом смысл? Лично я собираюсь жить рядом с тобой долго и счастливо — в перерывах между твоими уроками у буривухов, волшебными сновидениями, путешествиями между Мирами, превращениями в демонов, завоеваниями каких-нибудь призрачных городов и Магистры тебя знают, чем ты ещё займёшься. Желаю хвастаться в трактирах, что моя девушка — самая могущественная ведьма в Мире, круче самой леди Сотофы. И пусть рыдают от зависти, жалкие любовники каких-нибудь никчемных императриц.
— Да где ж ты видел, чтобы любовники императриц по трактирам шлялись? — изумлённо спросила Меламори. — Где они вообще, эти императрицы? Ближайшая, по-моему, аж в Чангайе, и у неё одних только законных мужей больше сотни, какие уж там любовники. Их просто невозможно втиснуть в ежедневный график!
— Ничего. Не знаю, как императрицу, а меня это не остановит. Уж если мне понадобится похвастаться твоей крутостью, аудиторию как-нибудь соберу.
На этом серьёзный разговор, как несложно догадаться, завершился. Но не навсегда, а только до завтрашнего утра.
Утром Меламори прямо спросила:
— Так что, предлагаешь отвести меня в Арварох Тёмным Путём? Потому что попутного корабля придётся ждать долгие годы. Безнадёжных безумцев и так-то мало, а уж после того, как вы с Абилатом повадились тайно их лечить, вообще никакой надежды встретить капитана, собравшегося проложить такой оригинальный маршрут.
— Если надо, могу тебя отвести, — согласился я. — Хотя говорят, иногда попытки прийти Тёмным Путём туда, куда на самом деле не хочешь, приводят к непредсказуемым последствиям; впрочем, ерунда, надо будет — захочу как миленький. Но я думал, ты собираешься вернуться к буривухам сама.
— Как это — сама?! — взвилась она.
— Да точно так же, как от них смылась. Птицей, в сновидении. Раз, и снова проснулась не там, где заснула. Насколько я успел изучить характер буривухов, они поворчат, что люди слишком долго делают уроки, гораздо дольше, чем самые несмышлёные птенцы. Но в целом, будут очень довольны, что у тебя всё получилось, а значит, перерыв в учёбе и перерывом-то не считается.
— Это правда, — невольно улыбнулась Меламори. И, помрачнев, добавила: — Только у меня не получается. Думаешь, я не пробовала? Столько раз!
— Не «не получается», а просто до сих пор не получалось. Это не ты тупица, просто я, даже отсутствуя, представлял себе, что ты живёшь именно в Ехо. Конечно, ты никуда отсюда не улетала, с такой-то гирей на ноге! Не знаю, кстати, зачем мне это было нужно. Просто чтобы утешаться привычной картиной мира? С меня бы сталось. Но больше так не будет.
— А почему ты уверен? — спросила она. — Если до сих пор неосознанно удерживал меня здесь своей волей, то и дальше может так продолжаться.
— Не может, — твёрдо сказал я. — Просто раньше я был дурак дураком. Ещё позавчера вечером был, представляешь? Но Мост Времени поставил мне голову на место. Невозможно всерьёз за что-то держаться после того, как совершенно добровольно отменил даже себя самого.
Она, конечно, не исчезла на следующую же ночь. И через одну никуда не делась. Мы жили вместе долго и счастливо до самого Конца года. То есть, ещё целых шесть дней.
А утром Последнего Дня года Меламори прислала мне зов и деловито сказала: «Я только что спросила, будут ли мне положены хоть какие-то каникулы. И знаешь, что мне ответили? «В любой момент, когда сумеешь увидеть их во сне». По-моему, смешно».
Я не стал говорить ей, что по-моему — не очень. Потому что это прозвучало бы как: «Я передумал», — и было бы совсем уж нечестно. Тем более, что я не передумал. А минута слабости бывает у всех, особенно спросонок.
Поэтому я только и сказал:
«Успела таки. Удивительные всё-таки психи вы, угуландцы. Ради своего дурацкого обычая улаживать все дела к Последнему Дню года Мир перевернёте. Такие молодцы».
Безмолвная речь плохо передаёт эмоции собеседника, но готов спорить, что мне удалось её насмешить. И это было прекрасно. В моих интересах поддерживать репутацию человека, в чьём обществе приятно проводить каникулы. А уж во сне это случится или наяву — дело десятое. Я — последний, кого это должно волновать.
Вот о чём я думал, спускаясь в гостиную, чтобы выпить там камры в обществе собак и, если очень повезёт, кошек. Потому что на Базилио надежды мало — за свою коротенькую, только нынешней осенью начавшуюся жизнь, она успела завести столько знакомств и раздать такое количество обещаний, которые теперь пришлось спешно выполнять, что дома я её видел исключительно по ночам — обычно спящей прямо в кресле. Впрочем, пока человек сохраняет способность улыбаться во сне, можно не слишком переживать, что у бедняги не остаётся сил добраться до спальни.
