– Интересовался, что у нас для доклада есть.
– Он так и спросил? – уточнил Кэрни и добавил, подождав, пока Тэйт рассмеется: – Для кого?
– Для кого-то из «Сони», я так думаю.
Теперь была очередь Кэрни расхохотаться.
– Гордон же болван, – сказал он.
– Гордон, – ответил Тэйт, – пробивает финансирование. Тебе это слово по буквам написать? Эф-и…
– Да пошел ты! – бросил Кэрни. – «Сони» Гордона проглотит и не поперхнется. – Он окинул взглядом оборудование. – Они, наверное, отчаялись. Мы на этой неделе что-то получили?
Тэйт пожал плечами:
– Как всегда, одна и та же проблема.
Он был высокий, смотрел мягко, а свободное время, когда такое выдавалось, посвящал разработке вычурной архитектурной системы, исполненной изгибов и завитков, которые, по мнению Тэйта, приближали к «природе». Жил он в Кройдоне с супругой на десять лет старше и с двумя детьми от предыдущего брака. Тэйт предпочитал – вероятно, в качестве напоминания о лос-аламосском прошлом – футболки боулинг-стиля, очки в роговой оправе и аккуратную стрижку, придававшую ему сходство с Бадди Холли.
– Можем замедлить темп фазового согласования кубитов. У нас пока получается лучше, чем у Кельпиньского, я на этой неделе вышел на множитель четыре с чем-то. – Он передернул плечами. – А потом шум берет свое. Никаких кубитов, никакого квантового компьютера.
– И все?
– И все. – Тэйт снял очки и потер переносицу. – А, и вот еще кое-что.
– Ну?
– Иди сюда, глянь.
Тэйт установил в дальнем углу комнаты, на каком-то подобии жертвенника, огромный тридцатидюймовый ультраплоский монитор. Отстучал что-то на клавиатуре, и монитор сделался льдисто-голубым. Где-то в распараллеленных лабиринтах система «Беовульф» принялась моделировать свободное от декогеренции подпространство – сиречь пространство Кельпиньского – состояний ионной пары. Тонкие высокоэнергетические выплески напоминали Кэрни полярное сияние.
– Это мы уже видели, – сказал он.
– Но ты смотри, – предупредил его Тэйт. – Как раз перед самым распадом. Я замедлил в миллион раз, но все равно тяжело это уловить… вот!
Каскад фракталов, в форме птичьего крыла и такой маленький, что Кэрни его с трудом уловил. Но кошечка-сиамка, у которой связь сенсорного аппарата с моторикой регулировалась иными биологическими соображениями, мигом слетела с его плеча. Приблизившись к опустевшему экрану, она стала месить по нему передними лапками, каждый раз замирая, словно в ожидании какой-то ответной реакции. Спустя миг котенок выбрался из своего укрытия и попытался присоединиться к ней. Она глянула на него сверху вниз и сердито мяукнула.
Тэйт рассмеялся и отключил экран.
– И вот так каждый раз, – прокомментировал он.
– Она видит нечто недоступное нам. Что бы это ни было, происходит оно вслед за тем, что наблюдаем мы.
– Там же ничего нет.
– А ты снова запусти.
– Артефакт какой-то, – настаивал Тэйт. – Это же не подлинные данные. Я бы тебе не показал, будь я иного мнения.
Кэрни рассмеялся.
– Это меня ободряет, – сказал он. – А можешь еще замедлить?
– Да могу, наверное. Но зачем в этом копаться? Просто баг.
– Попробуй, – сказал Кэрни. – По приколу.
Он потрепал кошку по холке. Та запрыгнула обратно на плечо.
– Хорошая девочка, – проговорил он отсутствующим тоном. Вытащил кое-что из выдвижного ящика стола, в том числе обесцвеченный временем кожаный футлярчик, где хранились кости, украденные двадцатью тремя годами раньше у Шрэндер. Он сунул туда руку. На ощупь кости казались теплыми. Кэрни сотрясла дрожь от внезапного четкого образа той женщины в Мидлендсе, как она становится на колени на постели и шепчет сама себе среди ночи: «Я столько всего хочу». Вслух, Тэйту, он сказал:
– Мне тут выйти на минутку надо.
