– Нет.
Отец словно бы слегка замялся:
– Мы можем поговорить наедине?
– Конечно, папа. – Я выдернул планшетник с зарядки и пошлепал на кухню.
Когда я поинтересовался, что, собственно, случилось, он ответил вопросом на вопрос:
– Ты знаешь, что Вероника живет теперь в моем доме?
Вот те на! Уж такого я от нее точно не ожидал. Интересно… И, кстати, еще интереснее: прочитал ли отец мое письмо, в котором я рассказал (несколько раз собирался позвонить, но так и не отважился: писать легче, чем говорить) о переменах в своей жизни?
– Нет, не знаю, – довольно холодно сообщил я, после нежной податливой Жанны даже вспоминать о высокомерной самодовольной Нике было неприятно. – С того момента, как ушла из дома, или только сейчас? Впрочем, это не имеет значения.
Отец, похоже, тоже считал, что это не имеет значения. По крайней мере, мой вопрос он проигнорировал:
– Что между вами вообще произошло? Ее версия мне известна, хотелось бы теперь послушать твою.
Значит, письмо он не прочитал. Придется рассказывать лично. Странно, кстати: у того «нового человека», которым я себя почувствовал, эта перспектива больше не вызывает страха. Так, легкий дискомфорт, не более. Это моя жизнь, в конце-то концов.
– Ничего не произошло. Я с ней развожусь. Точнее, уже развелся.
Я ожидал, что отец хотя бы удивится скоропалительности изменений, но он только спросил:
– Почему?
– Потому что мы слишком разные люди… Потому что я хочу быть хозяином своей жизни.
– И это означает, что ее можно просто вышвырнуть из дома? – в голосе отца зазвенел металл. – И что еще за история с домработницей?
– Вообще-то я тебе все подробно написал, – сухо ответил я, начиная злиться: что я, в самом деле, мальчик пятилетний, что ли. – Проверь почту, я там все объяснил. Жанна теперь моя жена… Официальная, – зачем-то уточнил я.
Вот тут он наконец удивился. Да что там, был буквально ошарашен:
– Что?! Жена?! Что за шутки?
– Очень просто. И никакие это не шутки. Сейчас брак можно зарегистрировать очень быстро, а отмечать это событие публично нам не хотелось. Кстати, раз уж ты не читаешь свою почту, скажу сам: ты все-таки станешь дедушкой.
Отведя взгляд, отец пробормотал что-то себе под нос. Я разобрал только «Ройзельман» и «сукин сын». Очень надеюсь, что это относилось к упомянутому Ройзельману, а не ко мне. Впрочем, наверняка. Отец слишком любил нашу мать, чтобы хоть так очернить ее память.
– Это реальность, папа, – все так же сухо констатировал я. – И хочешь не хочешь, с ней придется жить.
У него – даже на маленьком экране было заметно – потемнело лицо. Хотел, вероятно, сказать что-то резкое, но сдержался:
– И как же это у вас с этой… женщиной так скоропалительно все получилось?
– Потому что она – не Ника, – отрезал я, но, смягчившись, пояснил: – Потому что она любит меня. Можно сказать, благоговеет передо мной. И она не просто согласилась, она сама захотела участвовать в Программе.
Отец вздохнул:
– Поторопились вы… Хоть бы со мной посоветовался.
– О чем? – Я снова начинал злиться. – Ты можешь сделать так, чтобы Ника перестала быть стервой? Или знаешь, как вернуть женщинам способность рожать?
– Не знаю, – медленно ответил он. – Пока не знаю. Но надеюсь узнать.
– Надеешься? Пап, я не ученый, но и не дурак, прессу тоже читаю. Наука уже расписалась в своем бессилии. Ученые всего мира не знают – не знают! – что стало причиной столь радикальных изменений. Даже и близко не догадываются. А если бы и догадывались… Сколько им понадобится на догадку? Пусть это не «никогда», пусть десятилетия. А потом еще десятилетия, чтобы догадаться, как эту самую причину победить? Да мы все вымрем, пока вы догадываться будете!
Он машинально кивнул. Помолчал с полминуты, затем сказал:
– Поступай как знаешь. Вероника живет у меня. За своими вещами она кого-нибудь пришлет.
– Зачем она тебе? – удивился я. – Впрочем, дело твое. Просто хочу тебя предупредить – Ника очень плохой человек. Будь
