меняются. Вроде развеяться хотел. Может, и правильно. У него же мать в коме лежит, а он помочь ничем не может. Тут не то что в горы, на Марс рванешь – от всего подальше.
Я подумал, что после свидания с Ритой надо бы еще и к Анне зайти.
Ойген вздохнул:
– Но если он объявится, ты мне сразу сообщи, о’кей? Очень надо, – он демонстративно повозил по кадыку ребром ладони, дескать, во как надо.
– Непременно, – пообещал я, добавив мысленно: после дождичка в четверг, если он случится после пятницы.
К Рите он почему-то пошел вместе со мной. Видимо, решил, что мне не помешает моральная поддержка. Черт его знает, думаю, физиономия у меня за последние три дня превратилась в нечто вроде спущенного флага.
Где я? Что со мной?
Голова болит так, что можно насчитать пятьдесят оттенков этой боли. Был вроде такой роман или фильм «Пятьдесят оттенков серого». А у меня этих оттенков даже больше. Сто. А может, двести. Повернуться не могу, даже глаза открыть – проблема. Однако открываю. Надо мной белоснежный потолок, из которого сияют лампы дневного света. Больница? С чего бы это? Но если что-то выглядит, как больница, пахнет, как больница…
Гипотезу принимаю. Теперь бы понять, как я сюда попала.
Пытаюсь справиться с болью и одновременно вспомнить, что со мной произошло, но вместо воспоминаний накатывают только новые волны боли.
Ладно, плевать, потом разберемся, главное, что жива.
Расслабляюсь, проваливаясь в полудрему-полуявь.
Что я вообще помню? Что ж, начнем по порядку.
Итак, меня зовут Рита, Маргарита Залинская. Это помню. Уже хорошо. Мне двадцать четыре года, я работаю инспектором полиции. Я сирота, мои родители погибли. У меня есть парень Феликс и сестра Мария.
Мария… Если со мной что-то случилось, что будет с Марией? Она, конечно, девочка взрослая, но к практической жизни совершенно не приспособлена.
Значит, мне надо выкарабкиваться побыстрее. Руки и ноги словно из поролона, то бишь совсем без костей, зато весят, кажется, по центнеру. Да и веки – тоже.
Если я инспектор полиции, может, меня пытались убить?
Вполне возможно. Когда я попыталась понять, откуда у меня такая уверенность, мозг вновь обожгло болью. Но я вспомнила, как говорит мой шеф: я вечно сую нос не в свои дела. Могла кому-то помешать.
Гипотезу принимаю. Допустим, меня пытались убить. Но ведь тогда и Марии грозит опасность! Доннер веттер, надо поскорей собираться с силами и делать отсюда ноги. Хотя, откровенно говоря, сейчас я не была уверена, что смогу самостоятельно поднести ко рту ложку.
Черт, черт, черт!
Интеллектуальные усилия вымотали меня так, что я опять провалилась в глубокий сон без сновидений, больше похожий на обморок.
Когда я проснулась, ничего не изменилось. Однако мне показалось, что сейчас уже вечер. Но вечер, собственно, какого дня? Сколько я тут вообще валяюсь? Может, меньше суток? А может – месяц. Я опять попыталась вспомнить что-нибудь, но получила только новую порцию боли. Проклятье. Тем не менее руки-ноги слушались уже лучше. Я пошевелилась и даже попыталась повернуться на бок. Бок словно огнем обожгло, и я почувствовала на ребрах тугую повязку. Та-ак, значит, мои выводы о том, что не пострадало ничего, кроме головы, можно счесть слишком оптимистичными.
И главное, почему ко мне никто не приходит? Хотя, возможно, и приходили, когда я была в полной отключке. Я с трудом повернула голову, отметив, что боль немного поутихла, и увидела над собой капельницу, уже почти пустую. Значит, скоро придут
