— Повзрослел уже. — Кирей царицу отпустил и руку подал, на которую она оперлась. — Жениться вот надумал… невесту подыскал…
И ко мне, значится, царицу подвел.
А она глядит… прямо так глядит, и мнится, что видит наскрозь, хотя ж и нет у ней костяного глазу. Собственные ясные. И неудобственно мне, а ну как увижу в них то, чего видеть не полагается… и не объяснишь же опосля, что дар это такой, от деда доставшийся.
Казнят.
Аль просто на месте зарубят.
Вона, высятся за царицею рынды-истуканы, да не с дубинками, но с бердышами.
— Что ж, мальчик мой… жениться и повзрослеть — разные вещи… но надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Сказала и на Кирея глянула, а он покраснел вдруг.
Экое диво!
И мнится, что вовсе не о женитьбе этой царица говорила, а об чем — им двоим ведомо.
— Знаю. — Он ажно набычился.
— Хорошо. — Межена улыбнулась светлою ласковой улыбкой. — Тогда идем, расскажешь мне, как прошла сегодняшняя встреча… а невеста твоя пусть здесь обождет.
И рученькою махнула.
— Посиди, девонька, с моими боярынями, порукодельничай, чтоб тоскливо не было…
Ой, чуется, не до рукоделия мне будет, а тоска так вовсе не грозит. Сидят боярыни по лавкам, насупились, глядят недобро… да только разве будешь царице перечить?
Вздохнула я.
Сказала себе, что, может, Божена даст, и не побьют, коль сами знатного рода и этикетам ученые. А если бить вздумают, то и я найду, чем ответить.
— Как скажете, царица-матушка. — Я поклонилася, не по книге, а как бабка учила, поясным поклоном.
И пошла на лавку.
Вона, местечко пустое рядом с царицыным крестлицем имеется, аккурат как для меня сбереженное. Царица же в мой бок и не глянула. Шла она, опираясь на руку Кирееву, а он, к голове ее склонившись, сказывал о чем-то…
— Куда лезешь? — зашипела круглолицая боярыня сквозь сомкнутые губы.
И как это у нее вышло-то?
— Сюды. — Я на местечко пальцем указала. — Рукодельничать…
Боярыни загомонили.
А некоторые, небось, от гнева праведного, ажно с лавок поднялися.
Не, ну аккурат куры! И раскудахталися, руками замахали, знай, рукава-то пляшуть. И чего разошлися? С Того, что царица туточки мне сидеть велела? Аль попросту что вышла она?
Куда?
Я и не приметила.
Рынды вона осталися, стоять, глаза пучать для пущее важности, в бердыши вцепилися, а на лицах их мука нечеловеческая. И мнится мне, что будь их волечка, порубали б боярынь этих на раз.
Те же кривятся, обступили меня, тычуть пальцами. Платье щупають, жемчуга считают. Серьги, когда б позволила, с ушами оторвали б, чтоб поближе глянуть. А после разом будто бы интересу утратили. Разошлися по лавкам, расселися. Не все, некоторые подле меня осталися стоять. Беседу начали.
И главное, громко так говорят, про меня, а так, будто бы меня туточки и нету.
— Божиня помилуй… где он ее выкопал? В каком стогу?
— Маменька, родненькая, а что ж это теперь бу-у-удет, — тоненько завыла молоденькая боярыня, однако же опосля ласковое материной оплеухи примолкла.
— Ничего не будет, Фроська. Нехай себе невестится, а оженится с тою, на кого матушка-царица укажеть, — ответствовала боярыня статей немалых. Грузна была да животом обширна, когда б не годы ея, подумала б, что брюхатая.
— Может, и так, а может, иначе… — произнесла другая, худощавая, в жемчужное шапочке да с лицом набеленным. И белила клала на то лицо густенько, аккурат как мы известку на печной бок.
