главное, боярыня на меня глядит, внимательно так глядит, я ж не знаю, чего сказать.
— Мне жаль…
…только не боярыню. Она же этак величественно головушкой кивнула и молвила:
— Страшный он человек. Ректора лживыми речами заморочил, вот и дозволили ему туточки остаться. Уж сколько порогов я обивала, справедливости испрошая, сколько слез пролила… — И вторую слезиночку этак аккуратненько с ресниц сняла. — У царицы-матушки в ноженьках валялась, да только и она не способная супротив закону пойти.
На счастие Ареево.
А может, и не пожелала попросту царица… я-то в игрищах боярских не зело сильна, но видать, супротив воли понахваталася. Вот и мнится мне, что Арей, как ни крути, а сынок боярский, что, коль случится беда с Игнатом, о том царица и вспомнить способная… или пригрозит, что с Игнатом беда приключится… иль еще чего, главное, что, обрети Арей волюшку, то и за наследствие отцово слово молвить сумеет. И знает о том боярыня.
Был бы тут Кирей, он бы мне скоренько расповедал, чего да как, а я вот думаю-думаю и сама не ведаю, верить надуманному аль не след?
— Учится, ирод этакий… а как выучится, то и царевым словом свободу обрететь, — продолжала жалиться боярыня. И так у нее ладно выходило! Не знала б я правды, так и поверила мигом, что все по-ейному было, что пригрела она на груди змею — а грудей у нее на цельный выводок хватит, — а та возьми да злом за доброе отплати. — И что тогда?
— Что? — повторила я вопрос боярынин.
А сама только и думаю, как бы возвернуться в залу, к вышиванке. Ну как царица вдоволь с Киреем наговорилася? Прийдут оне, а меня-то и немашечки.
— Убьет он моего мальчика! Отравою! Проклятием! Словом злым… татей подкупит, подошлет в дом. Игнатушка — светлая душенька, он кажному слову верит… и главное, самолично про братца спрашивал… я ему говаривала, что неможно ему с рабыничем ручкаться. И что не дождешься от него ни ласки, ни благодарности… кровь порченая, азарская…
И внове слезиночка выкатилася, поползла по набеленной щечке. Боярыня же знай платочек теребит да причитает жалобно.
— А женишок твой названый и радый подсобить… окрутил Игнатушку, задурил голову… вынудил купчую подписать… я уж к царице ходила…
…только ничего не выходила, надо полагать. Иначе б не со мною беседу вела, а с Кирей-ильбеком.
— …да только куда, говорит, что, мол, по Правде все… может, и по Правде, да не по справедливости.
Гневом полыхнули глаза боярыни.
И не желала я взгляд ейный ловить, само вышло…
…звенели сладостно бубенцы под дугой.
…и матушка спешила вздеть платье распашное да с узорчатым шитьем. А под ним — другое, шелковое, и третье выглядывает, атласу расписного.
Знай приговаривает матушка о том, до чего свезло ей, Ксюшеньке, не абы кто в жены берет, сродственник царев, и богат, и собою хорош. Небось, не одна девка мечтала, чтоб женою назвал. А он к Ксении… и то, за нею отец и деревенек с дюжину отписывает, и лесок на Выбичах… и еще два сундука с золотом, не считая мелочи, навроде перин да подушек, каковые по традициям положены…
…а сердце девичье не о подушках мыслит с перинами, но заходится не то с тоски, не то от сладости… и многое шептали чернавки про тое, что промеж мужиком да бабой случается, с оглядкою, стыдливо, а все одно… слова — иное…
Ныне сама Ксения узнает.
Для нее сметут стог душистого клевера, и его медвежьею шкурой накроют.
А на шкуру — простынь, Ксенией самолично тканную да расшитую, и на простынь она девкою ляжет, встанет же законною женою.
…сладко пахло сеном.
И мягко было. И стыдно. И страшно… и от страха и стыда кричала Ксения, отталкивала мужа, который лишь посмеивался да после, как надоело, навалился всею тяжестью. Ох, едва дух весь не вышиб. Но мамка терпеть велела. Ксения и терпела, сколько могла.
И этою ночью.
И другою.
