Не знаю, сколь долго стояли мы, но первым Кирей возвернулся из глубин собственных мыслев, каковы, полагаю, были тяжкими да муторными. Отряхнулся он по-собачьи, сапожком снег с тропиночки стер да и кошель наземь поставил.
— Отойди, Зослава, — велел, а сам рученькою над кошелечком Ксении Микитичны провел. И пальчики-то хитро скрутил, загогулинами, я еще подумала, что не скоро магиком стану, небось, этак кренделя из рук крутить с младенческих годочков учиться надобно.
Тяжела магическая наука.
Ждала я, что полыхнеть по-над кошелем пламя.
Аль дым взовьется.
Аль еще какая напасть приключится, но ничего, только чихнул Кирей. И нос коготочком поскреб. А после другим осторожненько так завязочки кошеля дернул.
— Ну да… не дура же она себя травить…
Пробормотал так, а кошель и развязался. Внутрях же другой обнаружился, не расписной, зато из тонкое шкуры.
А в ем и третий.
Эк хитро-то.
Только с каждым кошелем улыбался азарин все шире…
— Вот оно что… — пробормотал он, вытаскивая последний, уже не кошель, а сверточек. В нем же — будто бы сажа печная… — Подойди, Зослава…
Подошла.
Бочком. Осторожненько… не сажа, но порошок некий, черный да жирный, поблескивает, пахнет… слабо пахнет, я-то едва почуяла, а человек, небось, и вовсе не услышал бы этого цветочного аромату… будто ландыши?
Иль чемерица?
Меж ними сходство малое, а чудится мне то один запах, то другой.
— Мерзкая штука… и, главное, интересная. Знаешь, что это? Не знаешь, — сам на вопрос ответил Кирей. — Оно и правильно… а вот они сразу бы распознали.
И на корпус указал.
— Кости это человеческие. Горелые. И не просто горелые, а на правильном огне…
От же ж мерзота какая! А Кирей сажу эту коготочком варушит, разглядывает.
— Девичьи, судя по запаху… цветами пахнут… от мужских обычно железом несет. Или еще землей. Дети… особый аромат, мне не доводилось… к счастью.
И ладонь перевернул, вытряхнул черноту.
— Не всякого человека использовать можно, только того, который не своей смертью умер. И желательно тело сразу подготовить. Чем больше перерыв, тем слабее эманация смерти. А здесь она сильна. Покойника, Зослава, на решетке кладут, а под решеткой огонь разводят, да не простой, на семи поленьях и травах особых. Словом их крепят. И горит такой огонь, пока от человека только кости не останутся. Тогда-то их и собирают, растирают в ступке. А потом и пользуют…
Затошнило меня.
Мамочка моя родная… это ж что деется… небось, и в Акадэмии этакие страхи творят!
Ажно жалко стало некромантов наших.
— Не смотри так, Зослава. Магия смерти — тоже сила, от которой польза бывает… из этого порошка ваши некроманты мазь готовят особую, раны она заживляет не хуже Крови земной. А еще яд создают, которым любую нежить упокоить можно… или зелье, способное язык развязать… но о том тебе лучше не знать.
Черная сажа проплавила снег.
Провалилась.
Сроднилась с мерзлою землей. И гадать не стану, кем была горсточка этого клятого зелья…
— А что, если просто… — Мне иное знать надобно было. — На одежу… как она велела…
— Не знаю, — вынужден был признать Кирей. — Может, пометила бы так… может, после обвинила, что он мертвой магией беззаконно занимается… может, еще чего придумала. Ты, главное, Зослава, если вдруг спрашивать начнет, говори, будто украли этот кошель. И Фрол Аксютович подтвердит… ноне-то вороты Акадэмии открыты. Людно здесь… мало ли, кто в гости заглянул.
Сказать-то я скажу, да поверят ли?
