как, на тракте царевом людно и по зимнему времени, там и обозы, и сторожа, и найдется кому отпор дать…
Об этом я думала.
И сама ужо подгоняла уставшего своего конька, он и рад был трусить, то на бег перейдет, то на шаг, вздохнет и внове широкою рысью пойдет. Взопрел весь, дышит с перебоями.
Не запалить бы до часу.
Сменный-то на поводу идет легко, да только и ему тяжко, попрыгал он по снегу, а тут еще и волки.
Стая и вправду шла, что царева охрана. Ни ближей не подходила, ни отставала. Порой вовсе исчезала она за какой-нибудь грядою, да только вскорости и появлялась.
Волки и песню затянули было, заунывную, от которое и человеческое сердце колотится не переставаючи, чего уж про конские говорить. И понеслися б наши жеребчики, когда б волю им дали.
Не дали.
И волчья песнь стихла, когда впереди показалась та самая клятая пустошь.
Оно как было… нет, как оно на самом-то деле было, я ведать не ведаю, меня в те далекие времена и на свете-то не было, как и бабки моей, и ея бабки, а все ж помнят люди.
И болото это.
И деревеньку, которая на болоте стояла. Невелика она была, но и не мала, и жили люди вольные, ни царевой воле не подвластные, ни боярское. Оно-то, может, и охотников сыскалось бы деревеньку примучить, да поди, отыщи ее в топях. Местные-то с болотниками да кикиморами поладили, вот и открывались им с малолетства заветные тропы.
Вольны были ходить, куда пожелают.
Зверя разного брать, ягоды да грибы… и знатные охотники в той деревне жили. С иными-то пушниною торговали, медом лесным, ягодою, которую на зерно выменьвали.
Хорошо, говорят, жили.
И главное, что договор с болотным народом крепко блюли. Правда, про той договор сперва никто и не ведал, потому как тайным он был. Это уже опосля… сватали, значит, парни девок из сел иных. И выбирали таких, чтоб приданым небогатые, зато родней обильные, и чтобы не больно той родне надобны были. Платили за девок пушниною щедро.
Те и сами радые.
Кажной-то охота было в дом богатый попасть.
Вот и попадали.
И пропадали.
Нет, сперва-то жили они, как и водится, мужними женами, хозяйствие вели, деток рожали… кто первым мальчика приносил, той почет был да любовь, а вот ежели девка случалась, тогда-то и наряжали невесту для Болотного бога. Опаивали, розум дурманили и топили в ближайшей трясине.
Дите и вовсе на камне черном оставляли.
Те-то, которые пришлые да много пожившие, про все ведали, да не спешили упредить… то ли со страху, то ли к часу тому сама душа их болотом становилася, вот и боялись утратить богатствие свое. Но главное, что однажды пришла в село девка, которая навроде как замуж согласилася идти, да только не мужа искала, а сестрицу свою старшую, сгинувшую без вести.
Конечно, ничего-то ей не сказали.
Но девка не дурою оказалася, глядела и слухала, и нагляделась, наслышалась такого, что страх ее страшенный обуял и в страхе том она, брюхатая, сбегла от мужа и его родни ласковой. Чудом через болото прошла, да и разродилася дома до сроку.
Девочку принесла.
И сказывали, что за девочкою тою и за женкой беглою весь болотный люд явился. Сулили золото, ставили горшки открытые, до верху монетой полные, да не выдали беглянок сродственники, знать, хоть бедны были, да чтили заветы Божинины.
В доме заперлися.
Молилися разом, чуяли, как вышел за данью своею Болотный бог, но ему, вне болота, силы не было. От и ходил он, вздыхал, а ничего не смог сделать. А как рассвет наступил, то и вышло, что порушен был древний сговор, что без жертвы осталась багна, и на жертвенном камне кровь не пролилась.
Тогда-то и взревел Болотный бог со страшенною силой.
И на голос его поднялось болото. Вылезли топлецы да лоскотухи, вошли в деревню, стали людей хватать. Налетели кикиморы, наскочили криксы… и никому не было спасения от болотное нежити.
