не осталося почти огня. И, раздразненная ранами, не чает дождаться, когда погаснет последний огонек.
А к тому идет.
— Ну что, — Лойко подкинул последний горшочек, — скоро будет жарко…
Тварь проглотила огонь и заурчала, не сыто, но со злостью немалой, будто упреждая, что помирать мы будем долго и смертию лютой…
А то мы не ведали.
Я глядела, как гаснет пламя в туманное утробе, и думала… а пустые все мысли, глупые, девичьи.
Уж лучше о блинах…
Завихрило.
Поземка поползла, тронула щит, который зазвенел тоненько. Ветерком хлестануло, зимним будто бы, да рукотворным. А тварь поднялась… на кого она походила?
На медведя-шатуна огроменного, из сугробу вылепленного, со шкурою косматой, белизны неимоверное. И стоит этот зверь на лапах задних, покачивается.
Бросится вот-вот.
Обрушится со всею силушкой на щит мой, на пузырь, и не сдюжить тому… видела я и шею длинную, и голову махонькую, глаза и те слепились, тоже белые, каменные.
И опустившись на четыре лапы, тварь двинулась к нам.
— Любопытно… это первичная форма или все-таки материализация?
— Илья… — Лойко поскреб затылок, — вот умеешь ты своевременно вопрос задать. Я ж теперь в жизни не успокоюся, пока не выясню…
— Если первичная, — Илья не услышал, а тварюку разглядывал едва ль не с восторгом, — то возвращение в нее свидетельствует о том, что ущерб мы ей нанесли… какой-то…
Зверь остановился в шаге.
И пасть раззявил.
Белую.
С белыми зубами, острыми даже на вид, с белым языком, с глоткою белою же… ущерб? Ущербною тварь не гляделась… в белых глазах полыхало злое снежное пламя.
Зверь привстал слегка.
А после дыхнул, холодом, вьюгой.
И закружила, закрутилась метель, обняла, облизала, выстроила стену ледяную, которую сама же в крошево размела.
Следом же дрогнул щит.
От удара.
И от другого… от третьего… и почуяла я, как расползаются нити, рвутся, хоть и латаю их, силу вливая…
…сколько ее?
Не так и много.
И рухнул щит, да только второй, загодя сготовленный, развернуться успел. Его и держу.
И сама держуся, сколько сумею, столько продержуся, а коль получится, то и дольше… до порога, за порогом… близехонек тот порог, в белое круговерти сокрытый. И прорастает метель ледяными иглами, будто бы зубами. Пастью смыкаются ветра, норовя пережевать упрямую горошину нашего щита.
Держуся.
Сумею… за-ради бабки и Станьки, которой страшно, куда страшней, чем мне, ведь дите ж горькое. За-ради Ильи, он тоже боится, но страху не выкажет и помираючи. Негоже боярину дрожать… за-ради Лойко, глядишь, и сложится у него со Станькою…
…и за Арея…
Я должна была сказать… важное сказать, такое, об чем молчала, себе не доверяя, а теперь вот поздно… и сердцем почуяла, как вспыхнуло пламя.
Не сразу. Сначала щит истончился, человека выпуская.
Одного.
По своей воле, по плану безумному, коий прежде казался едино возможным, а ныне представлялся глупостью неимоверною.
