основы, и шел, чтобы уничтожить наглецов.
Но Тави могла остановить волну. В водах Сумрака не было ни капли серой краски – лишь все оттенки радуги, переплетенные в чудовищно сложный орнамент. Тави видела его. Могла понять, как устроен узор. Могла мысленно потянуть за ниточки – и расплести магическую вязь. Волна опадет, разобьется на два вскипающих потока, огибающих холм. Невообразимая структура Сумрака разрушится, распадутся путы судьбы. Пророчество исполнится, а Тави сохранит себе жизнь. Не ей вступать в схватку с такими силами. Ее разум – всего лишь крючок, которым Ратна подцепит какие-то таинственные петли и распустит основы мироздания. Ей дано только сдаться или погибнуть.
Цунами приближалось с воем таким низким, что он ощущался не слухом, а всем телом. Эта ниточка. Вот та линия. Чуть сдвинуть, слегка перерисовать… Она должна спастись любой ценой. Любой…
– Юная дева исполнит то, что ей предназначено! – торжествующе взревел Ратна.
Это была карма. Расплата за то, что она сотворила в бесконечно далеком сибирском парке. У Андрея не было возможности разрушить цунами; он пошел против жалкой волны, поднятой Тави, и был перемолот. Но она…
– А вот хрен, – прошептала Тави.
Стена из дымчатого стекла, внутри которого угадывалось бешеное движение, загородила небо.
– Останови волну, глупая девчонка! – завизжал Ратна.
Тави мягко улыбнулась ему и покачала головой. Хотел свободы воли для всех асуров? Привыкай.
Ледяной ветер, поднятый цунами, злобно ударил по лицу, когда Тави ринулась навстречу.
Мшистый древний лес, через который осторожно ступал единорог с торчащими от старости тазовыми костями. Море бледных трав и размытая лиловая линия деревьев на горизонте. Плоская как стол пустыня, вспыхивающая разноцветными огоньками под мерцающим розовым небом. Багровое облако, заливающее ржавым светом уродливый голый кустарник. Холодный дождливый мир, пахнущий нашатырем и гарью, освещенный тремя сумасшедшими лунами. Серый мир холода и ледяного ветра, заросший синим мхом… Яркий, как драгоценность, мир, где изумрудные джунгли наступали на развалины старого храма цвета яшмы, где небо на востоке наливалось бледным аметистом, а в зените синело словно зеркальце на крыле селезня. Мир, где одни люди суетились на склоне холма, как красные муравьи, а другие застыли у подножия с вытянутыми перед собой руками, будто пытаясь удержать что- то…
Видения пронеслись перед Тави, пока она рвалась к поверхности воды, и померкли, но прежде она успела зачерпнуть красок от каждого. А потом осталась лишь волна Сумрака, висящая в пустоте, уже подернутая пеной по краю заворачивающегося гребня, и все, что могла сделать Тави, – это перестать воевать с ней. Почувствовать движение и слиться с ним. Не смотреть на доску – что бы ее сейчас ни заменяло, знать об этом Тави было ни к чему. Держать баланс. Между черным и белым. Между Светом и Тьмой. Не дать им разделиться и растаять. Не дать удивительному орнаменту Сумрака слиться с фоном и исчезнуть. Любоваться узором, а не пытаться его разрушить. Оседлать волну и двигаться вместе с ней.
Невиданный серфинг на сумрачном цунами… Сумрак перестал быть холодным и враждебным; в нем больше не было серого. Сумрак скрывал в себе все возможные оттенки. Соленый ветер бешено трепал рыжеватые волосы Тави. Волна дымно переливалась, и в ней угадывалась радуга. Брызги взрывались разноцветными искрами. Далеко внизу Ратна в ослепительном красном сиянии вытянул перед собой руки, пытаясь защититься, и на мгновение Тави ощутила укол печали. Но спасения Хранителю Голоса не было. Судьба навалилась на него и смяла, скрыв из виду. Тави плавно шевельнула бедрами, выправляя невидимую доску, и, не выдержав, завопила в сияющее красками небо.
Двигаясь по инерции, она пробежала несколько шагов, ощущая, как голова безнадежно опережает ноги, споткнулась о невидимый в темноте камень, выпавший из древней стены, и рухнула, обдирая колени и ладони. Взвыла и тут же расхохоталась: боль была такая обыденная и понятная, такая привычная – с первых опытов серфинга, поездок на велосипеде, попыток бегать… с самых первых шагов. Капельки крови, черные в предрассветных сумерках, проступили на стесанной на ладонях коже. Их вид почему-то будил острое ощущение счастья. Тави слизнула их, как в детстве, и расплылась в слегка безумной улыбке.
В теплой и влажной тропической темноте надрывались цикады; из-под стены кто-то робко поквакивал. Приглушенные зарослями, доносились суетливые крики: там отдавали торопливые команды, ругались, спорили, истерически хохотали. По склону холма зашарили лучи фонариков. Тави, поморщившись от боли в разбитых коленках, встала и, дождавшись, когда в нее упрется линия света, помахала рукой.
– Ах ты ж… – послышался восхищенный голос Семена. Затем последовал такой замысловатый матерный монолог, что Тави
