Почему он приехал с этим «классным пилотом», у которого на счету восемь сбитых самолетов и пять вероятных попаданий?
И самое главное: как он отнесется к плану штурма, предложенному комитетом начштабов?
— Добро пожаловать в штаб САК, мистер президент, — сказал Маккензи.
Щелчки затворов фотоаппаратов. Рукопожатие, повторенное четыре раза для фоторепортеров. Потом высокий гость и хозяин сели в лимузин и направились к зданию штаба. Там Маккензи повел гостя в подземный бункер. После неизбежного десятиминутного доклада об оперативной обстановке оба в сопровождении Бономи поднялись в боевой штаб.
— Я рад видеть, что САК находится в полной боевой готовности, — сказал Стивенс. — Но я приехал сюда не с целью инспекции. Я полагаю, что вы всегда находитесь в боевой готовности. Вы — наши основные ударные силы, и я на вас надеюсь.
— Благодарю вас, мистер президент!
— Вы уже знаете о плане Комитета начштабов заблокировать шахты тяжелыми танками?
Маккензи кивнул.
— Именно поэтому я и приехал. Ситуация вокруг Берлина постепенно накаляется и, как свидетельствуют последние рапорты, эти идиоты-русские двинули туда механизированные дивизии и танки и намерены развернуть в воздухе эскадрильи бомбардировщиков. Необходимо уладить эту катавасию с «Гадюкой-3» до того, как произойдет нечто совершенно немыслимое. И я обязан уладить все именно сегодня.
Главкомстратав снова кивнул.
— Я решил принять план Комитета начштабов, — сказал Стивенс и изложил свое видение того, что следует предпринять.
— Что скажете? — спросил он.
— Я полагаю, вы правы, мистер президент и, если вы позволите мне это сказать, я считаю, что вы очень мужественный человек. Вы не хотите, чтобы я пошел вместе с вами?
— Нет, вам лучше оставаться здесь. Если что-то пойдет не так, вам лучше быть здесь. Вы поняли, что я от вас хочу?
— Так точно, сэр. Я немедленно этим займусь.
Когда они подошли к двери из вестибюля на портик, где уже собрались десятки журналистов, с нетерпением ожидающих президента, Стивенс замедлил шаг, чтобы собраться с духом.
— Удачи, мистер президент, — сказал Маккензи.
— Она мне сегодня понадобится. Спасибо!
— Мистер президент, решение о боевом использовании наших ударных ядерных сил целиком возлагается на вас, — заговорил Маккензи, — но прерогативой главкомстратава является отдать приказ боевым экипажам наших дальних бомбардировщиков занять взлетные полосы и подготовиться к вылету. Я думаю, мне стоит отдать такой приказ, когда мне доложат, что вы прибыли в Мальмстром если, конечно, вы не возражаете.
— Понятно.
— Я не отдавал такого приказа со времени кубинского кризиса, сэр. Мне кажется, вам следует это знать.
Стивенс взглянул на своего бывшего ведомого.
— На радарах у русских это не появится, — заверил Бономи. — так что они ничего не заподозрят. Я бы даже так сказал: они не будут об этом знать весь завтрашний день, а потом это будет не так уж и важно.
— Хорошо, — осторожно согласился президент, — но подождите, пока я не покину Мальмстром, чтобы присоединиться к ударной группе. Ждите, пока позволяет обстановка.
Они снова обменялись рукопожатием и вышли к прессе, чтобы вновь изложить свое видение мощи САК как гарантии мира во всем мире и приверженности Америки к миру. Через двадцать минут самолет «ВВС-1» вырулил на взлетную полосу и улетел обратно в Вашингтон. За ним последовал самолет с представителями прессы. Через девять минут после взлета командир корабля объявил журналистам, что ему придется сделать вынужденную посадку из-за неполадок в электропроводке двух двигателей.
Журналисты с бессильной яростью наблюдали, как президентский самолет растворился вдали.
Они бы рассвирепели еще больше, узнав, что командир корабля им солгал.
32
Рассвирепели, похоже, все.
Высокопоставленный чиновник Китайской Народной Республики заявил в интервью Пекинскому радио, что берлинское дело было просто-напросто «дешевым и грязным фарсом, осуществленным подлыми американскими империалистами и циничными политическими проститутками из Москвы», что этот фарс имел своей целью «ввести в заблуждение социалистический мир». Дабы выказать чистоту своих марксистских убеждений, он заклеймил и США и СССР как «моральную кучу навоза, в которой ползают такие черви, как гангстер Стивенс и его приспешники из так называемого Центральною Комитета так называемой Коммунистической партии так называемою Советского Союза». Пекинское радио передавало это вдохновенное заявление каждый час, сопровождая дикторский текст песней «Алеет Восток» в исполнении трехтысячного хора.
В Москве маршал Алексей Союзов был куда более разъярен, но его проза отличалась меньшим лиризмом. Его заявление тем не менее было весьма красноречивым, и министру обороны пришлось признать его вполне логичным. Он не согласился, что маршал Барзинко «слабоумный осел», но пообещал довести требование Союзова закруглить операцию «Ямщик» до заместителя председателя Центрального Комитета. Но это обещание не успокоило танкиста ни на йоту, и Союзов вышел из кабинета министра с твердым убеждением, что министр ничуть не лучше Барзинко. Министр обороны также был в ярости из-за того, что Союзов поставил его в столь дурацкое положение и он оказался между молотом Генерального штаба Красной армии и наковальней Центрального Комитета.
В Вашингтоне тоже все были в ярости. Кандидат в вицепрезиденты, соратник сенатора Колдуэлла, губернатор Банкхед, выступая перед восемьюстами членами «Дочерей американской революции», заявил что «жалобный щебет пугливых либералов в администрации Стивенса» не ответ на «варварскую советскую агрессию против Берлина» и высказал еще целый ряд жестких оценок, каждая из которых могла бы украсить первую полосу любой провинциальной газеты в силу своей колоритности. Злобные замечания, высказанные рядовым Германом Обстлером в Пентагоне, были куда более колоритными, но многие из них вряд ли попали на страницы печати вследствие их непечатного свойства. Обстлер нес караульную службу у ограды знаменитого пятиугольного здания, когда мирно протекавшая демонстрация «Женского освободительного фронта» вдруг вылилась в акцию насилия. Кто-то ткнул ему в мошонку плакатом, вопрошающим: «Почему в Комитете начальников штабов нет ни одной женщины?», а потом его угостили двумя тумаками.
В Грейт-Фоллз редактор местной «Трибюн» был весьма раздражен тем, как нагло водил его за нос офицер по связям с общественностью в Мальмстроме. Возможно, он бы почувствовал себя менее уязвленным, узнав, что и редактор «Лидера», местной вечерней газеты, получал столь же уклончивые ответы на свои аналогичные вопросы, почему перекрыли шоссе. Впрочем, может быть, и не почувствовал бы, потому что у «Трибюн» был больше тираж и выходило воскресное приложение, отсутствовавшее у «Лидера».
На самой же базе капитан Бигельман «не понимал, в натуре, что вообще происходит», потому что его не выпускали за пределы изолятора госпиталя. Он с удовольствием повторял эту фразу, которую выучил вскоре после прибытия в Мальмстром, ибо она служила свидетельством того, что он тоже свой парень, но ему очень не нравилось сидеть взаперти.
— Надо бы мне позвонить брату, — плакался он. — Он адвокат. Он вышлет мне судебное постановление об освобождении из-под стражи! Надо бы мне послать заказное письмо в Американский Союз гражданских свобод. Они же не могут держать нас тут под замком! Этого нет ни в Билле о правах, ни в Хартии вольностей, и вообще нигде!
Ни доктор Лангер, ни медсестра ему не отвечали.
— Вы что, так и будете сидеть сложа руки и ничего не предпринимать? — возмущенно вопрошал Бигельман.
— Я могу пропеть первые два куплета «Марсельезы», — предложил Лангер.
— С очень хорошим французским прононсом, — добавила его веселая подружка-блондинка.
Бигельман вспыхнул и, поняв, что от этой парочки никакой помощи не добьется, пошел к зарешеченному окну. Выглянув на вечереющее небо, он заметил большой самолет нет, это был не «Б-52», совершивший посадку в миле от изолятора. Не будучи членом Американского общества психических исследований, он не смог догадаться, что могучая стальная птица была «ВВС-1».
