Впрочем, иногда приходили и другие мысли. Тогда Селивестров терзался раскаянием, мучился чувством вины перед Соней — ему казалось, что он был непростительно безынициативным, плыл по воле волн… Настоящая любовь такого не прощает.
А почему все-таки не женился — Селивестров сам не знает. Бывают такие вопросы, на которые человек ответить бессилен. Может быть, потому, что все последующие годы ругал себя за нерешительность, за то, что не помчался за Соней в ее северную даль… С устройством больших и малых личных дел у Селивестрова всегда получались неувязки.
Решение было верным
После беседы с рабочими и мастерами бывшего Песчанского отряда Селивестров записал в своем блокноте:
1. Отношения между Студеницей и сотрудниками отряда были нормальными. Любимчиков или приятелей он в отряде не имел.
2. По единогласному утверждению выпивал чрезвычайно редко и понемногу — жаловался на боли в сердце. Однако больничный лист брал всего один раз — после приезда в Песчанку сестры Марфы Ниловны. Почему-то сильно расстроился после ее визита. Это было в конце февраля.
3. Действительно, в день смерти Студеницы был привезен спирт.
4. Действительно, в общежитии буровики устроили что-то вроде вечеринки. Студеница, хоть и был приглашен — не присутствовал. В то же время все утверждают, что начальник отряда никуда не уходил — сидел в своей комнатке-конторке.
5. Никто не видел, чтобы к нему кто-то заходил.
6. Коридорную дверь в двенадцатом часу ночи запер старший коллектор Зубов. У Студеницы тогда еще горел свет.
7. Как уборщица попала в коридор — никто не знает. Кто выходил ночью во двор — тоже неизвестно.
8. Было замечено, что за несколько дней до смерти Студеница что-то узнал, был в приподнятом настроении. Шутил. Куда-то уезжал на сутки. «Будем вести поиски в другом направлении!» — так весело сказал он Зубову.
9. «Готовьтесь, братцы, к неблизкой перевозке», — так заявил он старшим мастерам при раздаче спирта.
Сейчас Селивестров сидит в штабе подразделения и заново перечитывает записи. Вроде бы ничего не упустил, внешне вроде бы все обстоит именно так — и в то же время остро чувствует, что в этих заметках чего-то не хватает. Чего-то важного. А чего именно — уловить не может.
Буровики, а теперь плюс ко всему и красноармейцы, обрадовались встрече с командиром подразделения. Беседа получилась откровенной, простецкой. Оказывается, некоторые знали Селивестрова еще по довоенным работам. Было это майору и неожиданно, и приятно. Потому, видать, и получилась беседа задушевной. Буровики искренне хотели помочь новому своему командиру разобраться в запутанных делах бывшего Песчанского отряда.
Помогли? Конечно. Теперь Селивестров видит Студеницу живым человеком со всеми его слабостями, достоинствами, служебными и житейскими заботами. И все-таки что-то осталось невыясненным.
Майор берет карандаш. Пишет на чистом листе бумаги: «Зачем приезжала Марфа Ниловна?» Перед глазами встает узкое морщинистое лицо с рыскающими глазами. Сварливая, жадная баба. Тем не менее сына любит ревнивой материнской любовью. Бывает и так. Но зачем все-таки приезжала? Сварливая и жадная… А может, еще какая-нибудь? В самом деле — какая? Селивестров умом понимает, что сам факт ее приезда может быть важным, но томит его что-то другое.
Почему Студеница не пошел на вечеринку к буровикам? По многим причинам мог не пойти. Загрустил, вспомнив жену. Хотя бы из-за нежелания пить вместе с подчиненными…
Что-то узнал, был весел, куда-то уезжал на сутки, говорил загадочно… Майор жирно записывает: «Что узнал? Куда ездил? В какую сторону мыслил направить поиски?» Вот самое важное. Черт бы побрал этого неразговорчивого, скрытного, некомпанейского Студеницу! Нет чтобы поделиться с кем-нибудь, взять с собой в поездку… Ломай теперь голову!
И все же мысль побеседовать с буровиками была верной. По крайней мере ясно — надо искать новое решение. Оно есть. Ведь нашел же его перед своей смертью Студеница!
Вспомнив о кальке, тетрадке и блокнотах, обнаруженных в столе Студеницы, майор открывает сейф, достает их. В блокнотах ничего интересного. Сугубо производственные записи: сколько и какого диаметра получено труб, сколько каких коронок, где получен лес для копров… И все прочее в таком же духе. В тетрадке кривоватым почерком сделано описание разреза какой-то скважины № 6. Разрез, типичный для Песчанки: сверху глины и далее разнозернистые пески. Зубов наверняка должен знать эту скважину. Так что и в тетрадке ничего интересного.
Калька. Зеленой тушью сделана небрежная выкопировка с какого-то плана. Присмотревшись, майор узнает схемку дорог и населенных пунктов Песчанского района. И здесь ничего особенного. Селивестров достает из сейфа кипу карт, поочередно накладывает на них кальку. Находит. Выкопировка снята с карты-пятикилометровки. Выходит, была такая и у Студеницы, но чтобы не возить ее с собой, начальник отряда скопировал нужный участок. Но зачем ему понадобилась именно юго-западная часть Песчанского района?
Селивестров осторожно разглаживает большими ладонями измусоленный кусок когда-то гладкой и прозрачной, а теперь сморщившейся, шершавой бумаги. Ведет пальцем от названия к названию, написаны которые так коряво, что если бы не настоящая карта перед глазами, да если б, вдобавок, не облазил майор район самолично — то и не догадаешься, как именуется та или иная деревня. Действительно, почерк у покойника был уникальный!
Но вот за чертой, ограничивающей план сбоку, отдельная надпись. Можно разобрать: «Синий перевал». Жирно подчеркнуто да еще вопросительный и восклицательный знаки. Что бы это могло значить? Наименование населенного пункта, оставшегося за отрезом карты? Деревни, села, хутора, урочища? Студеница, конечно, записал это название не случайно. А может, в самом деле перевал? Но какой к черту перевал может быть на слегка холмистой лесостепной местности!
Селивестров раскладывает на столе карту Песчанского района, а затем прикладывает к ней смежные южный и восточный планшеты. Названий много. Синего перевала — нет. Прикладывает юго-западный и юго-восточный планшеты. Заставляет себя не спешить.
Проходит час, затем другой. Селивестров не замечает этого. Миллиметр за миллиметром прощупывает его взгляд бело-зеленую поверхность карт. Синего перевала — нет.
«Ничего, ничего, — говорит себе майор. — Найдется. Главное — не пороть горячку!» Он делает несколько гимнастических упражнений, наливает из термоса кружку крепкого чая. Затем опять склоняется над столом.
В это время в кабинет врывается Бурлацкий. Достаточно одного взгляда, чтобы понять — старший лейтенант имеет какое-то чрезвычайно важное сообщение. Еще не было случая, чтобы молодой человек забыл постучать, чтобы вошел в помещение, не вытерев у порога сапоги.
— Товарищ майор… Петр Христофорович…
— Раздевайся, — кратко говорит Селивестров и запирает дверь на ключ.
Бурлацкий быстро снимает шинель, бросает на подоконник шапку, отирает вспотевший лоб платком, тихо произносит:
— Товарищ майор, Студеница был умерщвлен!
— ?
— Да. Уборщица вспомнила, что на стуле рядом с лекарством вместо воды стоял стакан со спиртом.
— И что из того?
— А вот что… Тот, кто решил убрать начальника отряда и изъять геологическую документацию, отлично знал, что у Студеницы больное сердце.
— Ну и что?
— Очень просто… — Бурлацкий протягивает руку к выключателю, гасит свет. Во внезапно наступившей темноте его голос звучит зловеще: — Представьте себе ночь. Студеница с вечера немного выпил. Зная, что будет ему нехорошо, ложась спать, поставил на табурет стакан воды, положил лекарство… Понимаете?
— Кажется.
— Враг подождал, пока он уснет, вошел в комнату, выплеснул воду и налил вместо нее спирту. Почувствовав себя плохо, Студеница просыпается, с обычного места берет лекарство. Берет стакан и безбоязненно делает глоток, другой… Неразведенный спирт обжигает горло, желудок, у больного перехватывает дыхание… Роковой удар по изношенному сердцу!
