очень опасном подразделении по борьбе с террором – 'Дувдеван'. Ни у кого из них, в отличие от вас, нет никаких привилегий. Все граждане Государства Израиль – солдаты Армии обороны Израиля. В нашей стране все ветераны. Правда, у ветеранов на груди нет металла, выпущенного к торжественным годовщинам, в том числе к именинам 'бессмертного' Ленина, а не за героизм и отвагу в бою. Вот почему коренные израильтяне с недоумением поглядывают на нас, когда мы появляемся, увешанные этими медалями.
Звание Героя Израиля, которое тоже не дает никаких привилегий, за всю историю нашей страны получил 41 человек, из них 21 – посмертно. В Войну за Независимость Героями стали 12 человек, за операцию 'Кадеш' – 5, за Шестидневную войну – 11, за Войну Судного дня – 8. Пять человек получили звание Героя между войнами. Авигдор Кахалани – единственный Герой, удостоенный еще одной награды – 'Мофет'.
Провал памяти
Трудно начать изложение этой непонятной истории. Провалы обычно в твёрдом грунте. Поэтому, говоря о провале, описывая его, нет особой необходимости рассказывать о физических показателях берегов, углубляясь в геологические подробности. Другое дело провал памяти. О какой памяти идёт речь? Насколько она ёмка и долговечна? Насколько глубок этот провал по отношению к его берегам? И в этом случае не было бы проблемы, если бы не описание собственной памяти, что, к сожалению, может быть квалифицировано как хвастовство. Но, помилуйте! Причём здесь хвастовство? Разве память приобретена тяжёлым трудом? Разве я прилагал какие-нибудь усилия для того, чтобы у меня была такая память? Если я напишу, что глаза у меня такого-то цвета, это хвастовство, или констатация факта? А узнал я о том, что моя память несколько отличается от, скажем, обычной, довольно поздно, в двадцатилетнем возрасте, когда начал сдавать экзамены на аттестат зрелости.
Начну с того, что само решение пойти на эти экзамены было авантюрой. Прошло четыре года после окончания девятого класса. Четыре года войны – боёв, ранений, страданий. Правда, в эти годы вошли и занятия в танковом училище. Но, согласитесь, к аттестату зрелости ни тактика, ни топография, ни вождение танков и их материальная часть, ни вооружение и стрельба никакого отношения не имели. И, главное, от принятия решения до первого экзамена оставалось всего три дня.
Следует заметить, что я мысленно просмотрел всё, что придётся сдавать, как перед боем просматривал километровую карту
Просмотрел и увидел, что сочинение на вольную тему напишу, это первый экзамен. А дальше не должно быть особых проблем. Но вот органическая химия! Что это такое? С чем её едят? Поэтому оставшиеся дни до начала первого экзамена упорно учил неизвестный мне предмет.
Я ещё не был демобилизован. В военной форме с погонами, но на костылях. Приковылял в школу, почти полностью исчерпав физический ресурс. И тут наткнулся на препятствие, которое мне даже не снилось. Рыжеволосая преподавательница русской литературы, разумеется, еврейка, кто ещё после войны в небольшом городе на Украине должен был преподавать русскую словесность, не допустила меня к экзамену, так как у меня на руках не было разрешения городского отдела народного образования. Класс уже приготовился писать, а я отправился в гороно. Как я прошёл почти километр туда и километр обратно, рассказывать не буду. Но даже это было несравнимо с шоком, в который я провалился, увидев на доске темы сочинений. «Образы русских женщин в произведениях русских классиков», «Лучи света в тёмном царстве в пьесах Островского», «Пафос социализма в произведениях Маяковского», А где же вольная тема, на которую я так надеялся? Не было вольной темы. Я прикинул свои возможности и выбрал Маяковского. Во-первых, это курс десятого класса. Могут подумать, что у меня есть представление о классе, в котором я не учился. Во-вторых, и это главное, всё сочинение будет кратчайшим путём между обширными цитатами. Написал и забыл. И три дня учил органическую химию вместо подготовки к экзамену по русской литературе.
На устном экзамене меня к столу пригласили первым. Рядом с рыжей, которая меня почему-то невзлюбила с первого взгляда, сидел представитель гороно, худощавый флегматичный украинский дядька.
– Кем вы были в армии? – Так учительница начала экзамен.
– Танкистом.
– Танкистом? А я считала разведчиком. Четыре часа я не спускала с вас глаз, а вы умудрились скатать.
– Никогда в жизни не скатывал, – ответил я, не скрывая возмущения.
– Не хотите ли вы сказать, что знаете наизусть все написанные цитаты?
– Разумеется.
– Так. А что после этой?
После – никаких проблем. Труднее было, когда она спрашивала перед. Приходилось напрягать память. Дядька проснулся. Сперва, это было видно, он явно не одобрял коллегу. Ну, какого хрена? Пришёл фронтовик, инвалид, с наградами на гимнастёрке. Ну, допустим, скатал. Ну и что? Но сейчас он смотрел на меня с явным удивлением.
– Так вы знаете наизусть всего Маяковского? – Спросила рыжая
– Нет, только поэзию.
– А что ещё вы знаете?
– Всё, что положено по курсу средней школы.
– А что вы могли бы прочитать из «Евгения Онегина»?
Мне было трудно стоять. Сесть мне не предложили. Я уже начал раздражаться.
– Половину.
– Какую?
– Любую.
Дядька уже проснулся полностью. Он явно наслаждался происходящим.
– Всего «Евгения Онегина» знаете? И десятую главу? – Спросил он.
– Да.
– Когда Евгений Онегин поехал путешествовать по России?
Я задумался. Где это там? Вспомнил!
– Июня третьего числа.
Он чуть не зааплодировал. А рыжая спросила:
– А «Девушку и смерть» вы знаете?
– Знаю.
– Прочтите.
Начал читать. Машинально. Я уже еле держался на костылях. Читал, но думал совсем о другом: хоть бы она не задала вопроса по грамматике. Я видел, как она достала моё сочинение и написала «Отлично». Когда я закончил, она спросила:
– А что сказал товарищ Сталин по поводу этого произведения?
Товарищ Сталин был для меня божеством, идолом, но мне не нравилось определение этого произведения великим вождём. Я ответил:
– Эта ШТУКА сильнее, чем «Фауст» Гете. Любовь побеждает смерть.
Ну, всё. Получил отлично и по устному экзамену. А ещё удивление преподавателей по поводу моей памяти. Вот так я узнал о ней, о её некоторой необычности.
Следующая основательная проверка памяти состоялась ранней осенью на пятом курсе института. И до этого, конечно, понимал, что именно память даёт возможность относительно легко преодолевать учебные преграды, поскольку в медицинском институте надо было в основном всё не столько понимать, сколько запоминать.
Мой друг, я считал его младшим братом, втрескался в нашу однокурсницу, славную девушку, красивую,
