– Мама, – удивлёно спросила моя жена, – ты знаешь иврит?
– Шахахти, – (забыла) огорчёно ответила она. Я обратил внимание на произношение, на это горловое 'Х', которое в Израиле так свойственно йеменским евреям. А тёща не прекращала удивлять нас. Она читала стихи Бялика в оригинале. Мы с женой сидели потрясённые. И вдруг тёща запела гимн Израиля 'ХаТыква' – 'Надежда'. Как хорошо она пела! И тут мы с женой прослезились. Что ещё к этому можно добавить?
Подарок
Можно было бы открыть Книгу и посмотреть, как у Экклезиаста написана эта фраза. Лень копаться. Тем более, что смысл её я знаю безошибочно: подарки портят сердце принимающего подарки. Не смею спорить с Экклезиастом. Но ведь из каждого правила есть исключения. Я, например, по поводу сердечных проблем впервые обратился к кардиологу в восьмидесятитрёхлетнем возрасте, хотя люблю дарить и получать подарки.
Много подарков я получал. Нет, не гонорар, а именно подарки. Извлечённый с того света, настрадавшись в госпиталях, я старался своим врачебным знанием и умением, а потом и опытом хоть в какой-то мере оплатить свой долг за спасение. Да, заработная плата врача более соответствовала подаянию, а не компенсации за тяжкий труд. Но ведь мной был выбран и установлен modus Vivendi. Выходить за его границы я позволить себе не мог. А подарки получал от уже выздоровевших, или от тех, для выздоровления которых приложил максимум усилий, оказавшихся, увы, недостаточными. В редких трагических случаях – даже от родственников умерших пациентов.
Разными были подарки. Букеты цветов – от скромненьких до просто роскошных. Бонбоньерки и торты. Вино и коньяки. Книги и граммофонные пластинки. Были подарки экзотические. Выдвинул сейчас ящик стола и увидел длинный чёрный мундштук. Даже самая бдительная советская таможня пропустила его, посчитав обычным приспособлением для курения. А между тем, лёгким движением рук этот мундштук превращается в финку, очень опасное холодное оружие. И вспомнил я подарившего этот мундштук знаменитого киевлянина, не весьма почитавшего уголовный кодекс. Немало потрудился я, чтобы вернуть его к жизни, а потом ещё поставить на ноги. Поставить его на путь исправления было уже выше моих возможностей.
Были подарки, не имевшие цены. Не погрешу против истины, назвав их бесценными. Однажды за несколько минут до начала работы приоткрыл дверь в кабинет мой пациент, заместитель председателя КГБ Украины. Я пригласил генерала зайти. Но он поклонился и закрыл за собой дверь. Мы жили метрах в ста пятидесяти от моей работы. Минуты через три по телефону позвонил сын:
– Пришёл какой-то тип в антисемитке. Впустить его? – Антисемиткой называли вышитую украинскую мужскую сорочку. Звонок сына несколько удивил меня. Он отлично знал генерала, считавшего себя вправе приходить к нам домой со своими болячками, не глядя на время и моё состояние. А я не мог ему отказать, так как жена его – врач-гинеколог. Нельзя нарушать клятвы Гиппократа.
– Впусти. И позвони, почему он пришёл. – Ещё через несколько минут сын рассказал, что генерал принёс двухлитровую бутылку канадского виски.
– Но ты ведь не любишь эту самогонку. – Добавил он.
К концу моего рабочего дня в кабинет вошёл генерал. Я поблагодарил его за подарок и продолжил:
– Вы же знаете, что я беру взятки борзыми щенками. Могли оставить здесь.
– Ну, чего вас затруднять?
– Но ведь дома могло никого не быть.
– Сегодня вторник. В этот день ваш сын не идёт в университет.
– Вы и это знаете?
– Мы многое знаем. – Он попрощался и ушёл. Минуту спустя и я вышёл из кабинета. Рядом с дверью сидел адъютант генерала, молодой майор, красавчик из недавних комсомольцев, модель для патриотических плакатов.
– Здравствуйте, Ион Лазаревич. Послушайте, зачем ваш Юрий сказал тип в антисемитке?
– А кто дал вам право подслушивать телефонные разговоры? Это ведь запрещено, как и перлюстрация писем.
– Когда вас будут судить, обойдутся без этих свидетельств. Помните, когда вы праздновали День победы, Виктор Платонович Некрасов пожалел, что не взял кинокамеру? А вы ему сказали, что Остап Бендер не советовал оставлять фотографии на память милиции. Помните, что он вам ответил? Тебе-то чего бояться? На тебя там не досье, а целая комната приготовлена. А вы знаете, он был недалеко от истины.
И тут красавчик стал излагать факты из моей биографии. Я стоял, как голый на улице. Он рассказывал о вещах, которые никто, кроме меня, знать не мог. Это был действительно бесценный подарок – предупреждение наших дорогих органов о том, что я должен быть предельно осторожным.
Но чего вдруг я вспомнил о подарках? Забавны пути ассоциаций. Ручеёк импульсов из одного центра в коре головного мозга распространяется по дендритам в другие центры, оживляет, казалось бы, давно забытые картины. И вот в сознании ярко высвечивается событие со всеми мельчайшими подробностями. Но на сей раз причина воспоминания очевидна: прочитал книгу Александра Борового «Мой Чернобыль».
Как-то пришёл ко мне отец прооперированной мной девушки. Случай был несложным Девушка давно выздоровела. Оказалось, что отец – капитан пассажирского корабля, курсирующего по Днепру. Капитан пригласил меня с женой на исходе субботы прокататься на его корабле, воскресенье провести на Припяти, вечером снова на корабль, а утром в понедельник я без опоздания успею на работу. Перспектива прогулки на речном корабле была не настолько заманчивой, чтобы пожертвовать воскресеньем, единственным днём для научной работы. Четыре раза с женой и сыном мы совершали круиз по Чёрному морю на отличном корабле «Шота Руставели». Все четыре раза в каюте люкс на прогулочной палубе. Под окном, не под иллюминатором, а под окном в каюте диван, на котором спал сын. Хорошее питание. Замечательное обслуживание и развлечения. Так что найти нечто подобное на речной посудине я не надеялся. Но интересно посмотреть на шлюзы и на Киевское море. Об этом мы только слышали.
К шести часам вечера мы пришли на причал киевского речного вокзала. Капитан встретил нас на сходнях и проводил в каюту на носу корабля. Батюшки светы! Каюта на «Шота Руставели» представлялась нам пределом роскоши. Широкая двуспальная кровать. Диван и кресло. Душ и туалет. Но как поблекло это воспоминание, когда мы попали в каюту на скромном, казалось бы, речном пароходе. Вся каюта отделана дорогими сортами дерева. Полированные поверхности шкафов инкрустированы очаровательным орнаментом. А ванная! А туалет! Куда там «Шота Руставели»! Оставшись наедине с женой, я задал, можно сказать, риторический вопрос, сколько может стоить билет в эту каюту. Но жена восприняла вопрос всерьёз и удивилась моей наивности. Архитектор, руководитель группы в Киевпроекте, она проектировала не для рядовых советских граждан. Как-то она рассказала мне о трудностях, связанных с оборудованием охотничьего домика для первого секретаря ЦК. Она безошибочно определила, что эта каюта проектировалась, как и охотничий домик, Капитану, во всяком случае, мы не задавали неудобных вопросов.
С огорчением покинули этот шедевр дизайна, чтобы не пропустить шлюзование. Мы вышли на палубу. Корабль с ювелирной точностью вошёл в шлюзовую камеру. От бортов до стенок оставалось не более полуметра. Капитан самого большого на Днепре корабля мастерски продемонстрировал своё умение. За кормой закрылись ворота. Камера быстро наполнялась водой, поднимая пароход. Открылись верхние ворота, и корабль, покинув шлюзовую камеру, поплыл по Киевскому морю.
Августовский день угасал. Берега утонули в темноте. Мы вошли в каюту и легли спать. Дома нам бы такую постель!
Рано утром корабль причалил в Чернобыле. Капитан повёл нас к себе домой. Небольшой уютный дом был почти рядом с пристанью. Встретили нас две женщины – жена капитана и моя бывшая пациентка. Жену я тоже узнал. Видел её, когда она посещала в больнице дочку. На столе нас уже ждал завтрак. Я вспомнил изречение из какого-то фильма, что даже лошади по утрам не пьют шампанское. Но гостям в доме капитана
