не следовало возражать. И мы запивали селёдку и разносолы коньяком и шампанским.
Подошли ещё две пары, с которыми предстояло провести день на Припяти. В моторную лодку стали загружать снаряжение и продовольствие. В ящике с двадцатью пятью гнёздами оставались свободными два ряда. Пятнадцать полулитровых бутылок водки.
– Не многовато ли на восемь человек, из которых четыре – женщины? – спросил я капитана.
– Что вы, доктор! Дай Бог, чтобы хватило. Знаете, тут у нас рядышком строят атомную электростанцию. Так что… Как это интеллигенты распевают? «Истопник сказал:
«Столичная» очень хороша от стронция».
Во время погрузки одна из пар заговорила между собой по-украински. Давно уже. привыкший к киевскому суржику, я не слышал такого литературного украинского языка. Я высказал им своё удивление. Тоже по-украински.
– А у вас откуда такой вкусный украинский язык? – Спросила симпатичная женщина. Так она и сказала: «Звидкы у вас така смачна мова?»
Я объяснил, что моим любимым учителем в школе был преподаватель украинской литературы Теофил Евменович Шевчук, речь которого звучала как музыка. Я его очень любил. Надо думать, и он меня. Иначе, чего вдруг он яростно выступил против всего педагогического совета, требовавшего исключить меня из школы за хулиганство? Как может быть хулиганом первый ученик в классе? К тому же, весь класс утверждает, что он поступил так, как должен был поступить человек. Благодаря Теофилу Евменовичу меня не только не исключили из школы, но в том году я даже получил похвальную грамоту.
Муж этой симпатичной женщины, такой же симпатичный, как она, сказал:
– Ну, слава Богу, не придётся нам ради наших гостей ломать язык москальским сленгом.
До самого возвращения на корабль вся компания говорила по-украински.
Мы переправились на левый берег Припяти. Прежде всего, водку почти до самых горлышек бутылок погрузили в песчаное дно у самого берега. Холодильников не было. Мужчины приступили к рыбной ловле. Тут на фоне товарищей проявилась моя полная несостоятельность. Целый час нудной работы ознаменовался двумя пескарями и маленьким карасём. Я попросил прощения за своё неумение. Зато, вволю наплававшись, компенсировал безделье потрошением богатейшего улова рыбы. Даже женщины не могли за мной угнаться. Капитан прокомментировал отпущенные мне комплименты:
– Куда нам до него? Натренировался потрошить на людях.
Началось приготовление ухи. Ну, знал я, что есть такое блюдо, Едал я уху. Не помнил, что это блюдо когда-нибудь вызвало у меня восторг. Я и сейчас смотрел без особых эмоций на то, как из кипящей на костре ухи выбросили всю рыбу, презрительно назвав её мелкой, и загрузили в ведро более крупную рыбу. А примерно через час и эту рыбу выбросили и положили в уже, как мне представлялось, готовую уху большие рыбины. Такое расточительство вызвало у меня, не раз испытавшего голод, возмущение. Правда, вслух я его не высказал, А ещё через час дамы пригласили всех к прекрасно сервированному столу, то есть, к брезенту, расстеленному на траве. Из воды извлекли две бутылки водки. Температура воды в Припяти в тот день была плюс двадцать четыре градуса по Цельсию. На двадцать градусов выше желаемой для придания напитку нужной кондиции. Но ничего, пошла водка с такой температурой, тем более, что…
Вы знаете, чем питалась боги на Олимпе? Правильно, амброзией. И запивали нектаром. Только потому, что они не попробовали этой ухи. А пригубив после такой ухи «Столичную», прекратили бы употреблять нектар.
Вы знаете? Капитан оказался прав. Все пятнадцать бутылок опорожнили до последней капли. И это притом, что женщины пили намного меньше мужчин, Моя жена, например, выпила по её подсчету граммов триста. Вполне прилично, если рассчитать количество алкоголя на каждый килограмм её изящного веса. В лодку, чтобы к вечеру переправиться домой, мы погрузились, как я догадываюсь, тёпленькими.
Помню, когда входил в дверь гостеприимного дома капитана, я очень старался не задеть плечом косяк. Почти не задел. И был этим очень горд. И подумал: как удастся капитану в таком же состоянии ничего не задеть, когда ему придётся втиснуть свою громадину в тесную шлюзовую камеру.
Смотреть на шлюзование у нас уже не было сил. Мы зашли в каюту, и не замечая прелесть дизайна, свалились в постель.
Рано утром корабль пришёл в Киев. Я действительно не опоздал на работу, В понедельник в отделении не было плановых операций. Но в любом случае я был в полном порядке. Никакого похмелья. Даже голова не болела. Это не просто замечательно, а потрясающе! Дело в том, что незадолго до этого меня проконсультировал профессор-нейрохирург по поводу сильных головных болей и прочих гадостей, связанных с черепным ранением. Осколок в мозгу вынудил его ограничить меня самым строгим образом. Алкоголя ни капли! А тут такое количество капель. Подсчитать было нетрудно, зная, что в одном грамме двадцать капель. Надо было просто умножить на тысячу пятьсот.
Ну, чем не царский подарок? Музейная каюта. Шлюзы. Киевское море, Отличная компания. Изысканный украинский язык. Не просто литературный. Язык Леси Украинки. Солидная выпивка под фантастическую закуску. И никакого похмелья. Но с годами всё забывается. Тем более, что такой подарок не увидишь, не пощупаешь.
Вот, например, стоит небольшая бронзовая статуэтка, Дон Кихот, изваянный скульптором Кавалеридзе. Подарок хорошего русского писателя, Пытаюсь вспомнить, обращался ли он ко мне когда-нибудь за медицинской помощью. В связи с чем этот подарок? Не помню, Но помню, как он вручил мне статуэтку. Улыбнулся и сказал:
– Вручаю вам ваше изображение. Вы: правда: не такой долговязый и тощий. И бородки у вас нет. А остальное – один к одному.
Забылась и невидимая и непрощупываемая поездка в Чернобыль. И вдруг 26 апреля 1986 года в известиях услышал о взрыве ядерного реактора на Чернобыльской атомной электростанции. В сознании ярко вспыхнули воспоминания о подарке с вечера субботы до утра понедельника. Образы доброй семьи капитана. Его шуточное «истопник сказал «Столичная» очень хороша от стронция». Две милых супружеских пары с изысканным украинским языком. Где они сейчас? Что с ними? Что с десятками тысяч жителей Чернобыля и окружающих сёл. Говорят в таких случаях «сердце заболело». Не знаю. Я не локализовал боли. Но сейчас, двадцать два года спустя мне хочется возразить Экклезиасту. Не подарки портят сердце принимающего подарки, а представление о том, что произошло с дарящими подарки.
Пончики
Директор научно-исследовательского института химических удобрений и ядохимикатов надеялся, что на нынешней сессии его наконец-то изберут в Академию наук. Он не был настолько глуп, чтобы связывать эту надежду со своими научными достижениями. В Академии сидели бы сплошные гении, будь научные достижения единственным критерием избрания. Он знал, что его друзья из ЦК, с которыми он выпивает и устраивает веселые холостяцкие, как бы это выразиться, скажем, встречи, лезут вон из кожи, чтобы на этой сессии не случилось пробоя.
Положа руку на сердце, даже вне связи с карьерой, профессор обожал холостяцкие встречи. Пончики – это его слабость. Но вместе с тем и его сила. Вот она марксистско-ленинская диалектика!
Профессор перевалил пятидесятилетний рубеж. Положа руку на сердце, пятидесятипятилетний тоже. Увы, в нем уже нет аспирантской прыти. Его интимные отношения с Пончиком не вписываются в рубрику 'сексуальный бандитизм'. Но в славные часы оргий с друзьями из ЦК, да еще в меру на подпитии он не хуже молодых компаньонов.
