старший научный сотрудник до этого не слышала прописных истин, знать которые обязан студент второго курса медицинского института. В ординаторской Екатерина Павловна сказала:
– Спасибо, Давид. Я никогда не забуду, что вы спасли мою жизнь. – Она впервые назвала его только по имени.
Жизнь постепенно налаживалась. Давид поделился с доктором Мерманом идеей, которую можно было осуществить как тему кандидатской диссертации.
– Варит у тебя голова, Давидка. Такую тему жалко тратить на кандидатскую диссертацию. Сделай что- нибудь попроще. А это блестящая докторская диссертация. Профессору он тоже изложил свою идею. Она не одобрила, ни отвергла. Спустя несколько лет он узнал, что профессор собиралась предложить тему диссертации. Отличный учёный, она сразу увидела, что его идея предпочтительнее, А вот преодолеть чувство ревности не смогла.
Тему диссертации ему не утверждали. Но не запрещали оперировать собак в экспериментальном отделе. Правда, собак он должен был доставать сам, что и делал, оплачивая услуги мальчишек из своего скудного бюджета.
Гнилой дождливый день конца ноября 1952 года. В сознании доктора Левина вся окружающая действительность точно соответствовала плотным чёрным тучам, всей тяжестью придавившим землю.
Пустые полки продуктовых магазинов. Девятнадцатый съезд партии. Что-то ещё не проявленное, не отпечатанное, но уже заснятое. Борьба с космополитами. Даже слепой мог увидеть в этом проявление махрового антисемитизма. В общежитии врачей один из коллег в споре с ним допустил юдофобскую выходку, что было абсолютно исключено ещё совсем недавно. Кончилось это тем, что Давид расквасил его физиономию. А сегодня он ассистировал на пяти операциях. Только ассистировал. Хоть бы одну из этих пяти сделать самостоятельно. Устал. Был голоден. Хорошо хоть, что ассистент не обязан записывать протокол операции. Очень не любил он эту работу. А писать, хоть и не протокол, сейчас всё же приходилось. Перед ним лежала стопка историй болезни. Серые тени заполонили ординаторскую. Три часа пополудни, а впору зажечь свет. За полуопущенной портьерой, отгораживающей дверь между ординаторской и кабинетом заведующей клиникой, профессор самостоятельно, в отличие от других руководителей, записывала протоколы операций. Старший научный сотрудник Мешунина устало откинулась на спинку стула.
– Сейчас бы в красивую уютную комнату с невысокой тахтой. Тихая музыка. На столике рядом с тахтой бутылка вина и два бокала. И рядом любовник.
– Прекратите трёп! – Донеслось из кабинета профессора. Мешунина продолжала:
– Любовник очень может пригодиться в такую погоду. Теплее как-то.
– Прекратите трёп!
– Кстати, Давид, почему бы вам ни стать моим любовником? Вы холостой и всё такое прочее.
– У вас уже есть. Не мне чета.
– Ну, знаете! Одно дело для души, другое дело для тела.
– Прекратите трёп!
Врачи оторвались от записей и с интересом наблюдали этот забавный и необычный диалог. Вот тут бы и прислушаться к команде профессора. Но Давида уже занесло.
– Нельзя мне, Екатерина Павловна.
– Это почему же нельзя?
– Я не выиграл свой пенис на лотерейный билет.
Кто-то хохотнул. Мешунина побледнела.
– Я ведь велела прекратить трёп! – Донеслось из кабинета профессора.
Идиот. Это же не общежитие врачей. Не место и не повод для демонстрации сомнительного казарменного остроумия
– Простите Екатерина Павловна. Я позволил себе пошутить в расчёте на ваше отличное чувство юмора.
Она не отреагировала. Не отреагировала в полутёмной ординаторской. Зато очень скоро у Давида появилась возможность в полной мере ощутить её реакцию.
Ещё в госпитале после последнего ранения он видел, как тяжело, порой безнадежно врачи стараются излечить раненых с не срастающимися переломами при больших дефектах кости. Он видел результаты пластических операций, когда обнажённые долго не заживающие раны закрывались пересаженной кожей. Вероятно, именно тогда было посеяно первое зерно идеи, ставшей темой его диссертации. Сейчас он пересаживал в дефект живую кость, не отделённую от питающей её мягкой ткани. Методика довольно сложная. Операция требовала хорошей техники хирурга, умения и терпения. Но овчинка стоила выделки. Беда только в том, что старший научный сотрудник экспериментального отдела доктор Емец всё время сообщал ему о неутешительных результатах очередной операции. Да и сам он, рассматривая под микроскопом препараты, видел, что кость мертва. Это никак не укладывалось в его сознании. Ведь он сдавал на гистологическое исследование явно живую кость. Не понятно. Более того – странно. Неужели?..
Ему не хотелось верить своим подозрениям. Ведь это просто невероятно. Научно-исследовательский институт… Но не соответствие гистологических исследований клинической картине было настолько разительным, что следовало проверить обоснованность подозрений.
В тот день, когда он оперировал очередное животное, на другом столе его коллега, завершив эксперимент, усыпил собаку. Доктор Левин попросил у него разрешение взять кусок ребра и засвидетельствовать, что именно эту живую кость он сдал на исследование. Через две недели доктор Емец выдал результат: кость мертва. Увы, самые невероятные подозрения оправдались. В лаборатории умышленно умерщвляют его препараты.
Доктор Левин обратился к знаменитому учёному, главному патологоанатому республики. Старый профессор выслушал рассказ молодого врача, просмотрел под микроскопом несколько препаратов и рассмеялся:
– Что вы получили на экзамене по гистологии?
– Отлично.
– Значит вам известно, чем декальцинируется кость?
– Естественно. Семи процентной азотной кислотой.
– Семи процентной?
– Да.
– Ну, а если кислота будет, скажем, десяти процентной?
Доктор Левин с изумлением посмотрел на профессора.
– Чего вы удивляетесь, молодой человек? Вы что, не ожидали чего-нибудь подобного? Не будь у вас подозрений, вы бы пришли ко мне? Увы, молодой человек, не всегда наука делается чистыми руками. Но вы не ответили на мой вопрос.
– Какой?
– Что произойдёт при декальцинации десяти процентной азотной кислотой?
– Произойдёт не только декальцинация. Погибнут также остеоциты.
– Вот именно. Следовательно, кость, что?
– Мертва.
– Именно, молодой человек. Именно это мы видим на препаратах. А идея ваша замечательна. Как это до неё не додумались раньше? Ведь она лежала на поверхности. Господи! Сколько несчастных раненых можно было поставить на ноги, пользуясь вашим методом! Сколько их я перевидал в госпиталях за четыре года войны!
Давид понимал, что он не расквасит морду доктору Емцу. И, кроме того, тот, вероятно, только исполнитель. А чей это заказ? Ответ был предельно ясен.
Подробное заявление с угрозой предать эту подлость гласности доктор Левин направил директору института. Разговор в директорском кабинете, начавшийся надрывным криком хозяина и ненормативной лексикой, сводился к тому, что ни о какой научной работе вообще не шла речь, так как никто, нигде, никогда не утверждал темы диссертации, или вообще какой-либо исследовательской работы. И вообще, этот Исаааакович забывает, где он находится и с какой очаровательной лёгкостью он может быть вышиблен из института. У Давида был значительный фронтовой опыт употребления той же лексики, и даже больший
