Сергей любит не просто молчаливых, но еще и понятливых, что чаще всего и сопрягается между собой.
Лишь умножавшиеся в числе судаки, выпучив глаза и неистово гримасничая, тщились, как младенцы, быть услышанными. Но и их, кроме волжской, материнской прогретой утробы, никто не слыхал.
Голову припекало. Сергей вспомнил о вчерашнем ночном происшествии, и ему стало не по себе. Живи, пока живется. Конченных людей нет, человек способен возрождаться вновь и вновь, до последнего вздоха. Есть только два качества, которые действительно роднят человека с Богом: умение прощать и способность возрождаться. Искупаться бы, да судаков распугаю…
Заслышался гул моторки.
— Кого еще несёт?! — недовольно проворчал Антон Петрович, приставляя щитком волосатую ладонь.
Несло опять нечто военизированное: небось, по всему Поволжью пошла молва о том, где водятся караси отменно зеленого цвета.
— Документы! — еще на подлёте хмуро затребовал некто в зеленом со споротыми погонами.
И опять, черт подери, с автоматом между колен — время какое- то у нас пошло, автоматическое! Что ни блоха — кусачая.
— Какие еще документы? — ответно рявкнул вице-губернатор, как будто и у него между ногами валялся «Калашников».
— Личности…
Антон Петрович вынул что-то из портмоне, припрятанном в одежде под сиденьем: собираясь на рыбалку, не забудь кошелек — вдруг на рыбном базаре реабилитироваться предстоит.
— А этот? — спросила уже миролюбивее физия, чуточно показывая на Серегу стволом.
— Этот — спит. Не видишь?
— Ну да, — зафиксировал автоматчик. — А под каким фамилием?
Вице-губернатор назвал.
— А-а… — было ответом.
И еще — треск газанувшего движка и его же взметнувшаяся вонь.
Этот — спит под своей (чужой) фамилией, как под крестом.
— Твою мать! — удивительно ласковым тоном произнес Антон Петрович вослед вонючему и необычайно шумливому насекомому и стал сматывать удочки: какая уж теперь рыбалка. Настроение пропало — спугнул, мутило, настроение. Да и куда уж больше: дюжина увесистых, как пощёчины, судаков, обламывая встопорщенные плавники, тяжко бились в последних припадках на дне.
— Можно нырнуть? — спросил Сергей, разлепляя глаза.
— Туда и обратно, — разрешил, как пионеру, Антон Петрович, поглядев на часы. — Пора публику на обед скликать.
— И обратно! — повторил, шутливо погрозив пальцем Сергею, уже приготовившемуся к нырку.
А вода такая, что обратно и не хотелось. Пробив нежное, прохладное лоно до самого дна, Сергей по пути, в воде уже, дважды перевернулся через голову и кончиками пальцев осторожно коснулся речного восхитительного песка. Как будто под лифчик к кому-то прокрался.
Посидел на корточках, эмбрионом, на дне, подумал. Но потом всё-таки с силой распрямился и оттолкнулся от нежной, нежнее пепла, плоти — теперь пальцами ног. Наверху, уже как сам Господь Бог, его строго встречал Антон Петрович. В руке у него мобила, по которой он с кем-то говорил, скорее всего с Мусою, ибо больше Господу говорить здесь не с кем, но при этом сурово и внимательно смотрел на воду, в лунку, из которой, если всё благополучно, и должен объявиться Сергей. Интересно, берет ли мобильник под водою? Явление получилось шумным, с фонтаном брызг, с утробным пыхтеньем и отдуванием: китобойная флотилия «Слава» явно потеряла заманчивый экземпляр.
Одна за одной, повинуясь мобильной команде, лодки вернулись к причалу. Разумеется, ни в одной из них не было столько добычи на дне, как у них с Антоном Петровичем. Половину улова Антон Петрович сразу же щедро, как Аллаху, приписал Сергею. Сергей пытался отнекиваться, рассказать, как все было на самом деле, но Антон Петрович выразительно подмигнул ему. Сергей понял, что дар его совершенно искренний, хоть и незаслуженный, и в конце концов принял его и сполна разделил чужую славу. По стакану им обоим налили прямо на пирсе.
Обед все же перенесли: искупаться решили на пустой, если не считать водки, желудок.
Купаться отправились на песчаную отмель, нежная холка которой выступала, женственно выгибалась прямо посреди речного рукава. Сергей в своей жизни побывал на многих пляжах и едва ли не на всех океанах, но такого рафинированного, крупитчатого песочка, как здесь, под боком, на Волге-матушке, нигде еще не встречал. Народ подобрался плавучий: у каждого за спиною, кроме армии, еще и какое-нибудь спортивное прошлое. За Мусою вообще не угнаться — можно подумать, что в юности был чемпионом не по вольной борьбе, а по плаванию вольным стилем. Да и молодой еще, моложе всех в компании. Сергей плавать тоже умеет. Кроме дядьки, учила его, в одном из лучших спортивных бассейнов Москвы, чемпионка СССР Света и всё сокрушалась, что он, с такими длинными граблями, поздно к ней пришел, в тридцать с лишком, подпихиваемый в спину гипертоническим кризом.
— Попадись ты мне раньше, я бы точно тебя в люди вывела, — говорила, поигрывая глазами, сорокалетняя отставная чемпионка.
Сергей, улыбаясь про себя, тоже сожалел, что поздновато они встретились. Но по другой причине.
Научила: деревенскими саженками он теперь давно уже не плавает. Но один старый мимолетный разговор все же помнит. Зашла во двор к ним когда-то цыганка. Мать подала ей, что Бог послал, и та без заморочек — мол, дай погадаю, расскажу, что было и будет — засобиралась дальше. И вдруг пристально-пристально вгляделась в Сергея.
— Отпусти его со мною, — обратилась к матери. — Зачем тебе трое, одной? Беленьких оставь, а этого, чернявенького, отдай мне, хуже не будет…
— Да ты что! — возмутилась матушка. — Что мелешь, дура бесстыжая!
Не такая уж она и дура: из беленьких пока наличествовал только один, второй, кажется, на тот момент даже и не намечался…
— Как хочешь, — пожала плечами цыганка. Только бойся: не я уведу — вода увести может… И спорым шагом пошла со двора. Мать аж побежала за нею, улещивая и выпытывая: скажи, мол, да скажи, что означают эти твои слова.
Не сказала. Но темное это пророчество, напугавшее тогда матушку больше, чем Сергея — он ведь не собачонка, чтоб его кому-либо отдавать, хотя самого его давно манили видения, открывавшиеся с родной камышовой крыши — всё-таки в душу запало. И входя в море, в речку ли, на любом судне, включая военные и даже подводные лодки, на которых ему тоже доводилось бывать, всегда невольно вспоминает о нём: вернуться бы обратно. Вон, даже Петрович строго-настрого наказал: и непременно обратно!
И главное, опаска эта не избылась и тогда, когда плавать стал не саженками, а так, как плавают в телевизоре…
Дурачились, плескались. Прыгали, как мальчишки, с чужого плеча, бросали, раскачивая вдвоем, третьего в воду: вес у каждого таков, что совместно с третьим валились, поднимая фейерверки брызг, и первые двое.
Но Сергей вылез из воды довольно рано и вновь развалился на песке. Что-то смутно тревожило его, не позволяло отдаться сполна теченью воды и воли.
Солнце вошло в зенит и калило уже всерьез. Закрываешь глаза, и перед глазами возникают оранжевые пропеллерные круги.
Обед растянулся до ужина и даже дольше — до самых песен. Два барана, источая библейские ароматы, одновременно жарились на вертелах. Каждый страждущий подходил к ним с ножом и тарелкою и отрезал понравившийся кусок. Прямо какая-то древняя коллективная и невероятно обжорная казнь. Судаки всех видов: отварные, припущенные, жареные под маринадом. Уха не только в тарелках, но и, как водка, и в литровых жестяных кружках — чтоб водку же и запивать…
Сергей улизнул к себе довольно рано. Но сон не шел. День отдыха, но Сергей чувствовал себя усталым и подавленным. Все эти упражнения, видимо, уже не по нему. Поздно. Раз за разом пытался нырнуть в забытьё, а его раз за разом выталкивало наверх, как незадачливого утопленника, чьё время — всё-таки! — еще не подоспело. Не поспел!
Часа в два ночи появился и Виктор. Сергей удивился: рановато и, судя по походке, трезвовато. Виктор ступал осторожно, ощупью — боялся разбудить.
— Шагай смелей, комсомольское племя! — отозвался Сергей. — Я не сплю.
