— Он справлялся обо мне?
— Да, справлялся. Наверное.
— Что ты ему сказала?
— Я не помню, Юрюнчик. Ты…
— Я кушаю. А может, он не заходил? Может, ты ошиблась?
— Может, и ошиблась. Как, ты говоришь, его зовут?
— Кустур. Сын Тимира, нашего кузнеца.
— А-а…
Едва отзвучав, имена сразу вылетели у мамы из головы. «Да расширится она!» — подумал я, не слишком вникая, что имею в виду. Кустур, Тимир, кузнец, друг — все это не имело значения для моей доброй, заботливой, прекрасной матери, потому что никак не соотносилось с нашей семьей, не имело для семьи решающего значения. Так и мой рассказ о Кузне проплывал мимо мамы: сын вернулся, и хорошо, сын мало кушает, и плохо. А как сын вернулся, где он был, что делал — всё это было подобно именам Кустур и Тимир, и смутному, раздражающему эху: «Он заходил? Он справлялся обо мне?»
— Ты ее замуж отдай, — я кивнул на малышку Айталын.
Сестра внимательно следила за нашим разговором. Молчала и следила. Я видел, что глаза ее наливаются слезами, но остановиться уже не мог:
— Замуж, а? Не сейчас, когда вырастет.
— Отдадим, — заулыбалась мама.
Ей нравилось, что беседа возвратилась на темы семьи.
— Кто у нас из божеств холостой? Из духов-хозяев?
— Да что сейчас перебирать, Юрюнчик? Рано еще…
— Нет, кто? Чаган-хан? Сюнг-хан? Дьылга-хан[35]?
— За Дьылгу нельзя, — строго указала мне мама. — Он женат. Чингис-Бис — упрямая, с характером. Второй женой мы не пойдем, правда?
Они с малышкой Айталын кивнули — так, будто и впрямь собирались идти замуж вдвоем.
— Бай-Баянай? Кулан-Дялык? А, какая разница?
— Большая, — возразила мама. — Огромная.
Она зарумянилась, разволновалась: ну да, важнецкий разговор!
— Ерунда! За кого мы ни пойдем, мы же станем, как ты? Правда? Семья, семья, семья! Ничего, кроме семьи! Гори, земля, вались, небо, лишь бы ужин к сроку! Ты кушал, Юрюнчик? Ты выспался, Юрюнчик? Ты ездил в Кузню, Юрюнчик? Ну и славно, садись кушай… Надень шапку, простудишься! Сними шапку, вспотеешь! Да, мама? Ты сделаешь Айталын такой? Или не ты? Или это сделает ее будущий муж?
Я аж захлебнулся прозрением:
— Это папа сделал тебя такой? Да?!
В лоб мне врезалась чашка. По лицу, на одежду потекло кислое молоко. Моя сестра Айталын, несмотря на юный возраст, кидалась метко: ой-боой!
— Дурак!
В этот день Айталын Куо, наша Лунная Красавица, впервые произнесла звук «р» как следует, по-взрослому.
3
Может, мы и не нужны вовсе?
Мне было плохо. Мне было плохо.
Мне было очень плохо.
Думал, приеду, мама с папой обрадуются. Я стану рассказывать, они — удивляться, восхищаться, переспрашивать. Потом сами расскажут, про брата Нюргуна вспомнят. И выяснится, что я глупостей от лишнего сердца насочинял, что Нюргун вырос и сейчас
