спешное дело, а впрочем, мы и сейчас можем потолковать.
Она проехала вперед, не желая, видно, чтобы слуги слышали их разговор, и, когда Мацько поравнялся с нею, спросила:
— Так вы уже наверняка едете?
— Бог даст, не позднее завтрашнего дня.
— В Мальборк?
— То ли в Мальборк, то ли нет. Куда приведется.
— Так послушайте, что я вам скажу. Долго я думала, что мне делать, а сейчас у вас хочу спросить совета. Раньше, когда батюшка был жив и аббат здоров, всё было иначе. Чтан и Вильк думали, что я выберу одного из них, и утихомиривали друг дружку. А теперь я останусь безо всякой защиты, и либо мне придется сидеть за острогом в Згожелицах, как в заточении, либо неминучее дело ждать от них обиды. Ну, скажите сами, разве это не так?
— Что говорить! — сказал Мацько. — Я и сам думал об этом.
— И что же вы надумали?
— Ничего не надумал, одно только должен тебе сказать, что сторона наша польская, и за насилие над девушкой статут сурово карает обидчика.
— Так-то оно так, да ведь через границу тоже легко перейти. Знаю я, что и Силезия польская сторона, а князья вечно там враждуют и друг на дружку учиняют набеги. Не будь этого, мой дорогой батюшка был бы жив. Поналезло уже туда немцев, мутят они там, обиды чинят, и коли хочет кто укрыться у них, так укроется. Не далась бы я легко в руки ни Чтану, ни Вильку, и не за себя, за братьев я боюсь. Не будет меня в Згожелицах, всё будет спокойно, а останусь я, так Бог один знает, что тогда может случиться. Начнутся опять набеги да стычки, а Яську четырнадцать лет, и его не только мне, никому уж не удержать. Последний раз, когда вы ещё пришли нам на помощь, он уже рвался вперед; Чтан как метнул тогда в толпу булавой, так чуть парнишке в голову не угодил. Да что там! Ясько слугам сказал, что вызовет Чтана и Вилька на бой на утоптанной земле. Говорю вам, ни днем, ни ночью не будет покоя, ведь и над младшими братьями может стрястись беда.
— Да что ты! Собачьи дети и Чтан, и Вильк, — с живостью сказал Мацько, — но на детей руки не поднимут. Тьфу! Да такое одни только крестоносцы могут учинить.
— На детей они руки не поднимут, но в суматохе, или случись, упаси Бог, пожар, всё может статься. Да что толковать! Старая Сецехова любит братьев, как родных детей, присмотрит она за ними и приглядит, а без меня было бы тут безопасней.
— Может быть, — ответил Мацько.
Затем он бросил на девушку быстрый взгляд:
— Чего же ты хочешь?
Она ответила ему, понизив голос:
— Возьмите меня с собой.
Нетрудно было догадаться, что разговор кончится этим, однако Мацько был вне себя от изумления.
— Побойся ты Бога, Ягенка! — воскликнул он, осадив коня.
Она опустила голову и ответила робко и вместе с тем печально:
— Миленький вы мой! Уж лучше мне не таиться, а всю вам правду сказать. И Глава, и вы говорите, что вовек не найти Збышку Дануськи, а чех ещё горшей ждет беды. Бог свидетель, я не желаю ей зла. Пусть хранит её, бедняжку, матерь Божия. Милей была она Збышку, что ж, ничего не поделаешь! Такая уж моя доля. Но, видите, покуда Збышко её не найдет, или, как вы думаете, никогда не найдет, то… то…
— То что? — спросил Мацько, видя, что девушка всё больше пугается и смущается.
— То не хочу я ни за Чтана, ни за Вилька, ни за кого не хочу выходить.
Мацько удовлетворенно вздохнул.
— А я уж думал, ты его забыла, — сказал он.
А она ответила с ещё большей грустью:
— Где уж там!..
— Так чего ты хочешь? Как же мне взять тебя к крестоносцам?
— Зачем непременно к крестоносцам? Я бы сейчас к аббату съездила, он в Серадзе лежит больной. Нету там при нём родной душеньки, скоморохи-то его, верно, больше в братину заглядывают, чем к нему, больному, а ведь он крестный мой и благодетель. Будь он здоров, я бы всёравно искала его покровительства, его ведь люди побаиваются.
— Я не стану противиться, — сказал ей Мацько, который в глубине души рад был решению Ягенки. Уж он-то знал
