Смерть прыгнула раньше.
Марка швырнуло на пол.
«Универсал» ожил, вырвался из рук, заскользил по натертому паркету. От удара затылком в глазах потемнело. Если бы не шлем… В шаге от Марка вздыбилась черная бурка, плеснула войлочными крыльями. Выстрел с пола; левое крыло вспыхнуло, задымилось. Сверкнула сталь, хищная, наглая. Марк услышал всхлип, густой, чавкающий, затем влажный хруст. Так мясник разделывает тесаком свиную грудинку. Новый высверк стали рывком бросил Марка вперед. Навстречу метнулось дымящееся крыло бурки. Дважды бахнуло; боль ослепила, швырнула на колени. В ребра с размаху воткнулся лом. Правая лодыжка отвратительно хряснула, будто между костями вбили раскаленный штырь.
Пороховая гарь терзала ноздри.
Обезумев от ярости, Марк с рычанием прыгнул. Слепым снарядом он врезался в бурку, рухнул на пол, каким-то чудом оказавшись сверху. Зрение вернулось, Марк в последний момент перехватил руку с кривой саблей, прижал к паркету. Ему повезло: револьвер атаман Гнат выронил при падении. Свободная ручища Гната вцепилась Марку в горло, давя на кадык. Марк хрипел, борясь за каждый глоток воздуха. Изо всех сил он рубил ребром ладони поперек чужого лица, искаженного дикой гримасой. Зубы вбивались в рот. Сломалась переносица — в хлам, в кашу. Клочковатая борода Гната тряслась, намокала, слипалась в колтуны. Там дышала яма, пузырилась кровью: атаман кричал.
Хватка на горле ослабла.
Марк сорвал корявые жесткие пальцы. Атаман сипел, булькал, выдувал из ноздрей красные пузыри, с упорством безумца тянулся к заветной глотке. Он без замаха резанул саблей, едва Марк на миг отпустил Гнатову правую руку. Придавив коленом жилистое запястье, Марк выдернул из ножен на бедре десантный нож. Клинок на треть вошел атаману в глаз; всем телом упав вперед, Марк вогнал нож глубже, по рукоять. Затылок Гната треснул, острие ножа ткнулось в пол, испортив паркетину.
Рядом стонали. Марку казалось, что он сползал с убитого целую вечность. Ребра дергало так, словно кто-то пытался клещами извлечь их из живого человека. Костер в правой лодыжке бушевал, пожирая плоть. Берцовая кость плавилась от боли.
— Господин обер…
— Аптечка… — Дрогнули белые губы Назона.
Сил командира едва хватило на шепот. Какой уж там бас…
— Сейчас… Я сейчас…
Марк нашарил на поясе обер-манипулярия аптечку, забыв, что у него самого есть такая же. Голова кружилась, перед глазами плясали звезды. Держись, велел он себе. Держись, иначе Назон истечет кровью. Вытащив из аптечки жгут, Марк туго перетянул рассеченное бедро командира выше раны. Что еще? Предплечье? Анестезия, антисептик, «замазка», регенерант…
Закончив с Назоном, он вколол анестезию себе.
В доме продолжали стрелять. Втащить Назона на эстраду удалось лишь с третьего раза. Анестезия притупила боль, но теперь Марк не чувствовал правую ногу. Бесполезная обуза, нога волочилась за ним — колода колодой. Через каждые пару метров приходилось отдыхать. В мозгу щелкал кнут, все громче, настойчивее: «Alles!.. Alles…»
— Сюда! Скорее! Они ранены!
Лица. Где-то он их видел.
Назон открыл глаза:
— Кто разрешил вам оставить пост, господа офицеры?
Бас, улыбнулся Марк. Будь я проклят, бас.
И потерял сознание.
