Маша улыбнулась — любимый микроскоп?
— Только на уроках биологии, — сказала она.
— Ха! Микроорганизмы? Скукота! Сейчас, подождите-ка! — И Алуев жестом фокусника сдернул белую простынку с микроскопа, стоявшего на окне. Кряхтя, перенес агрегат на стол. Открыл шкаф и вынул небольшой холст — сантиметров двадцать на пятнадцать.
Маша пригляделась к картине: сумерки, какой-то порт. Старик подложил холст под микроскоп и приглашающим жестом предложил ей взглянуть.
Маша склонилась над окуляром.
— Что видите? — нетерпеливо зашептал рядом Алуев.
— Похоже на равнины и на взгорья. Или на море, — медленно, завороженно сказала Маша.
— Волны — это лессировочные мазки, увеличенные в пятьдесят раз, — удовлетворенно шепнул Алуев. — Слои краски, где больше лака, чем пигмента.
Маша с трудом оторвалась от микроскопа.
— Спасибо. Это…
— Завораживающе, правда? — Алуев был доволен эффектом. — Можно заглянуть, так сказать, внутрь картины. Увидеть реставрацию, оценить дефекты. А трещины вы заметили — как каньоны, заполненные пылью? По этой пыли мы определяем, подлинные ли перед нами работы.
— По пыли? — нахмурилась Маша.
— По тому, сколько ее в трещине скорее… — прошептал Алуев. — Видите ли, кракелюры — те трещинки на живописном слое, что так умиляют профанов, когда они хотят купить картину «постарее», легко создаются искусственным путем. Достаточно нагреть и резко охладить свой шедевр. Хотя и тут есть тонкости…
— Максимилиан Всеволодович… — начала Маша.
— А вот поляризационного микроскопа я не держу, — перебил ее старик. — Увеличение огромное, и красиво, не спорю. Знаете, как выглядит кусочек картины, увеличенный в 600 раз?
— Нет, — Маша с улыбкой склонила голову к плечу. Похоже, на сегодня ей лекция обеспечена.
Алуев закатил выцветшие глаза:
— Как россыпь драгоценных камней. Каждый пигмент дает свой цвет. Ну, и еще есть всякого рода излучения — рентген, ультрафиолет, ультракрасные лучи… — Он приятельски подмигнул Маше птичьим глазом в морщинистых веках: она явно ему понравилась.
— Наши бледные московские красавицы пользуют ультрафиолет для загара в солярии, а эксперты определяют с его помощью более свежий лак при массивной реставрации или смене подписи. Или возьмите рентген. Я просвечиваю им свое бренное тело, чтобы увидеть, как поживает мой артрит, а просветив картину, вы можете увидеть белила и определить, из чего их сделали.
— И что не так с белилами?
— Все так. Только основа у них разная. В основном — свинец. Но в XIX веке стали применять цинк, а в XX — титан.
— Хорошо, — Маша и не заметила, как сложила руки в типичной позе отличницы за партой. — Это, возможно, поможет вам определить временной промежуток, но не художника.
— Верно! — кивнул Алуев. — Но белилами рисовали подмалевок — и для визуального эффекта, и для экономии более дорогих красок. А подмалевок — это как почерк художника, иногда еще более явный, чем подпись. Подделать его, в отличие от подписи, много сложнее. — И он победительно взглянул на Машу. — У нас даже уже имеются, как, например, истории болезней в поликлиниках — базы рентгенограмм картин великих мастеров. Правда, попадают они в руки не только экспертам, м-да.
— А что с инфракрасными лучами? — не удержалась Маша.
— О! Совсем другой спектр! Очень любопытный. Знаете, можно детективы писать! Под инфракрасными лучами проявляется ранний, нижележащий рисунок. Он часто сделан карандашом или черной краской и выдает изначальные намерения художника. Так, к примеру, под портретом старика с бородой Рембрандта обнаружили его автопортрет. Или вот знаменитые «Менины» Веласкеса — там в изначальном рисунке и последующей смене его — политическая интрига мадридского двора! Или еще история с загадочной девушкой Ватто…
— Максимилиан Всеволодович, — Маша бросила взгляд на часы и ужаснулась: — простите меня, но…
Алуев замахал руками:
— Да, конечно, про Ватто расскажу в следующий раз!
