был дома, а ходил в Брод по своим делам. Грубый горячо потряс руку племянника и сказал:
— Слышал, слышал уже, родной!
Он снял плащ и шляпу и подсел к столу. Молодая хозяйка ушла готовить ужин.
— Значит, ты знаешь, Криштоф…—начала старая Козиниха, издали приближаясь к вопросу, который ей так хотелось задать.
— Да, я слышал, что сожгли наши грамоты…— ответил он со вздохом.—Но не наше право!
Услышав это, старуха встрепенулась. Теперь она знала, как поступать.
В это время в сенях послышались шаги, и в горницу вошел староста Сыка, «прокуратор».
— Уж не будем от него таиться,—начал он еще в дверях, кивая на Козину.—Он сам прокуратор хоть куда. А пришел я к вам вот зачем. Ты знаешь, старая, что в ларце в канцелярии были не все грамоты? Я хорошо считал… А управляющий тоже хитрец, будто невзначай спрашивает — все ли, мол, тут грамоты? Ну, да и я не лыком шит. Сразу смекнул, что не все.
— Не все, говоришь? Да откуда им взяться всем! —с живостью ответила старая крестьянка. Она вскочила на ноги, развязала платок на груди и вытащила из-за пазухи пергаментный свиток с печатью, а за ним и другой.— Вот, две самые важные! Ты, Сыка, говорил, что их одних было бы достаточно для суда, что тут все наши права.
Козиниха стояла у стола, держа в высоко поднятой руке пожелтевшие пергамента с висящими на шнурах печатями. Глаза ее сияли. Она обвела взглядом мужчин. Пораженные, они повскакали с мест — и молодой Козина, и рассудительный Сыка, и драженовский староста. Сыка жадно потянулся к пер-гаментам, как бы желая убедиться — подлинные ли они, настоящие ли.
— Да, да, те самые, наши! —улыбаясь, сказала Козиниха. Она сразу подумала о них, когда сын в правлении шепнул ей, что паны явились за грамотами. И тут же она смекнула, что нужно спрятать эти важнейшие грамоты: раз сына забрали, значит, будут рыться и у них в доме. Она вовремя успела выхватить из ларца эти две грамоты и сунуть их за пазуху вместе со старой ходской печатью. При этих словах она вынула из стола и печать.
— Ну, этих паны у нас уж не отберут! —решительно добавила она и посмотрела на лежащие перед ней на столе грамоты.
— Не отберут! —горячо повторил ее сын.—Не отберут, да и те, сожженные, Ломикар еще вернет! Заставим!
Глаза его загорелись, на бледных щеках выступила яркая краска. Старый драженовский дядя одобрительно кивнул седой головой, а Сыка порывисто протянул отважному другу свою большую тяжелую руку.
В это время в доме напротив Ганка хлопотала у очага, готовя ужин. У нее было легко на душе: муж вернулся и больше не будет иметь дела с панами. Паны забрали эти старые грамоты. Теперь с этим кончено… Ганка не очень жалела о грамотах. Сколько споров, тревог и несчастий было уже из-за них, и все понапрасну!
Ян, конечно, жалеет о них, но понемногу забудет, и тогда настанет покой, тогда он снова будет безраздельно принадлежать ей и детям.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
С той самой ночи, когда уездские ходы сидели за решеткой в Тргановском замке, морозы не ослабевали. Зима по-настоящему вступила в свои права. В долинах ветер еще сдувал порошу, но в горах белый покров залег прочно. Вершины Чер-хова, Галтравы, Шкарманца и других гор, как здесь, в Ходском крае, так и дальше, где тянулся могучий Шумавский хребет, покрылись белыми шапками. А оттуда белая пелена расползлась вниз по отрогам и склонам, где ее прорезывала лишь темная синева притихших лесов.
Так же тих и нем был весь Ходский край.
Казалось, что он запуган недавними происшествиями в Уезде и в Тргановском замке. Нигде не было ни взрыва возмущения, ни смелого отпора, точно у неподатливых ходов вместе с грамотами сгорела и вся их отвага.
Но эта угрюмая тишина не свидетельствовала о тупой покорности или малодушии. Это было затишье перед бурей.
По всем окрестностям, от Постршекова и до отдаленных Поциновице, словно на крыльях ветра разнесся слух о том, как поступили в Уезде со старостой Сыкой, с Козиной и Прши-беком, с его отцом и другими крестьянами и как Ламмингер похитил ларец с ходскими грамотами. Не один понурил голову в тяжком раздумье. Много глубоких вздохов вырывалось при мысли, что теперь всему конец. Но еще больше слышалось проклятий, посылавшихся новому замку в Трганове и его владельцу, и в оживленных беседах об этом панском насилии терялись одиночные жалобы и вздохи, так как по всем ход-ским усадьбам и деревням разносились слова, полные гнева и жажды мести.
В этих речах звучали похвала и живая признательность всем ходам, которые так мужественно отстаивали унаследованный от отцов залог древних прав. Больше всего говорили о молодом Козине; дивились его смелости, с которой он выступил против самого
