прав…
— Значит, вы победили?
— Полностью. Ну, сегодня они в последний раз разыграли из себя свободных. И это им тоже так не пройдет!
— Они еще ничего не знают?
— Не знают и не предчувствуют. Наоборот, полны надежд. Ха-ха! Вот будет сюрприз!.. А ты, дочурка, все огорчаешься?—он сделал шаг к дочери и взял ее за подбородок.—Теперь вам нечего бояться этих хамов! Дай мне только выполнить несколько формальностей, и тогда твое желание осуществится: поедем в Прагу.
— А много времени отнимут эти формальности?
— Можно было бы сделать все очень быстро, но в Вене напутали,—стал объяснять барон, обращаясь к жене.—Эти господа там не знают, что делается за пределами Вены. У них все еще числится по бумагам ходская крепость. И они требуют, тут вот,— Ламмингер щелкнул пальцами по бумаге,—чтобы решение придворной комиссии было объявлено ходам в их крепости в Домажлице. Ха-ха! Была когда-то, да… А сейчас пусть эти венские господа полюбуются на ее развалины! Да, крепость… вот бы распетушились снова ходы! Из-за этого-то все и задерживается. Для верности надо добиться от Вены, чтобы именно здесь, в нашем замке, ходы узнали, как замечательно они выиграли процесс…
Панский слуга, докладывавший в тот вечер Ламмингеру о похождениях толпы в Уезде, глазам своим не поверил, увидя равнодушие барона. Переступая порог кабинета, он дрожал от страха, ожидая взрыва гнева, который в первую очередь должен был обрушиться на него. А вместо того…
— Там веселились напропалую, ваша милость,—докладывал он.—Все были как шальные. Плясали, кричали, а больше всех постршековский Брыхта. А едва увидели меня,—я туг ни при чем, ваша милость, совсем ни при чем,—такой хохот подняли… И чего только они не говорили… Впрочем, это теперь обычное дело… Хоть не выходи из людской! Как завидят, проходу не дают…
Барон сделал нетерпеливое движение: рассказчик явно отвлекался в сторону.
— Это бы еще ничего, ваша милость, если бы они только насмехались надо мной. Еще хуже было, когда я объявил приказ, чтобы они пришли завтра в замок. Поднялся крик, а Брыхта вскочил, точно зверь, да как заорет: «У нас своя управа в Домажлице, в нашей крепости!»
Именно в этом месте рассказа слуга и начал удивляться спокойствию барона. Он ждал грозы, а барон только слегка кивнул и промолвил: «Дальше!»
— А затем, ваша милость, подскочил ко мне Весельчак, то есть Эцл из Кленеча, и кричит: «Иди скажи своему господину, пусть больше нас не зовет! Пусть кого хочет тащит на барщину, а мы не обязаны!» А потом засмеялся и говорит: «Или, может, он хочет нас поблагодарить за сегодняшнее? Или ему жалко плетки? Так ничего уже не поделаешь —похоронена!» Тут все стали смеяться, кричать,—точно осы кругом меня метались.
Слуга умолк, онемев от изумления: барон все еще ничего! Только усмехается как-то странно.
— А Козина что? —спросил, помолчав, Ламмингер.
— Козины я там не видел, ваша милость. Барон удивленно поднял брови.
— Не может быть! —воскликнул он.—Ты проглядел его!
— Никак нет, ваша милость. Я ведь говорил с ним.
— Где?
— У него дома. Я хотел исполнить все, как ваша милость изволили приказать. И пошел к нему. Он был дома.
— Что он говорил?
— Он сидел с женой у стола. Она сильно испугалась,— это было видно. А он всгал и спрашивает меня: «Что надо?» Я говорю: «Пойдешь завтра в замок к их милости»,—«А зачем? Что там такое?» Так и отвечает, этими самыми словами. Я говорю—не знаю. А он: «Раз не знаешь, зачем, то я и не пойду». Я от этих слов прямо оцепенел. Стою, жду —может, одумается, а он спрашивает, что я еще хочу ему передать… Так эти люди распустились, никогда такого не…
— Довольно! — прервал его Ламмингер. Он больше не усмехался, брови его были нахмурены.
Слуга только разинул рот от удивления: барон и тут не вышел из себя. Весь вечер слуга не мог опомниться.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Был вторник, проводы масленицы. Весь Уезд, весь Ходский край предавались шумному веселью. Лишь Козина был задумчив и расстроен. Это шествие, организованное с явной целью поиздеваться над тргановским паном, отбило у него охоту веселиться. Он предчувствовал, что добром это не кончится. Какое легкомыслие! Чем они занимаются! Сами вредят делу, которое стоит им столько мук и труда!
