вытащили тучного прокуратора из экипажа и отвели его в караульное помещение. Вокруг смеялись и оживленно обсуждали необычайное происшествие. Сыка и спутники слышали, как в толпе говорили:
— Это прокуратор домажлицких крестьян, тех ходов, которых посадили вчера в новоместскую ратушу.
— Я видел, как их вели.
— А ты видел их палицы? А того старика, что еле передвигал ноги?
Ходы переглянулись.
— Вы слышали? Наших уже посадили! Нам в город нельзя!..
— Надо убираться подобру-поздорову!..—И Пайдар уже готовился повернуть обратно, когда Брыхта остановил его и Сыку.
— Постойте! —сказал Брыхта, вытягивая шею. Кто-то неподалеку рассказывал:
— Что вы, разве не слышали? Их посадили потому, что там, в Домажлице, ходы бунтуют. Убили управляющего и нескольких панских служащих.
Сыка стоял как пораженный громом.
— Это Матей Пршибек!..—пробормотал он.
— И молодец! — сразу вскипел Брыхта.—Теперь я пойду домой. Матей прав. Надо идти. И поскорее! Я буду с Пршибеком!
Сыка ничего не ответил и только озабоченно покачал головой.
У Домажлицких ворот еще стояла толпа, когда оттуда исчезли ходы: они видели, как арестовали их прокуратора, слышали, что их товарищей схватили и бросили в тюрьму, что весь Ходский край восстал.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Приблизительно за неделю до того, как был арестован прокуратор Блажей Тункель, жена Козины, Ганка, вышла ясным солнечным днем за гумно поискать там рябую наседку, которая вечно заводила своих цыплят в густую рожь. Маленькая Ганалка семенила за матерью и рвала цветы. В поисках наседки Ганка озиралась по сторонам, пока взгляд ее не упал на дорогу, ведущую в город. В эту минуту рябая наседка могла бы проскользнуть с цыплятами мимо ног хозяйки — Ганка ничего не заметила бы; она забыла не только о ней, но и обо всем на свете.
Она смотрела на дорогу, ведущую из города в их деревушку. Ей стало грустно. По этой дороге вернется домой Ян! Что, если он вернется как раз сегодня — вдруг его голова мелькнет там, среди хлебов! А ведь тут нет ничего невозможного. Уже пошла вторая неделя, как он уехал, а он сам говорил, что не позже чем через две недели будет дома. Ах, скорее бы он вернулся! Так тоскливо, так пусто без него… Он так нужен дома—и ей, и детям, и хозяйству. Когда же, наконец, он вернется? И свекровь и все соседи, видавшие виды старики,—все уверяют ее, что его никак не могут задержать в городе.
Ганка стояла задумавшись и не обратила внимания на голоса и шум, которые неслись откуда-то из-за усадьбы. Она ничего бы и не услыхала, если бы за ней не примчалась, сама не своя, запыхавшаяся соседская девочка, которая стала звать Ганку скорей посмотреть, что происходило в деревне. Через настежь отворенные ворота они увидали, что люди бегом возвращаются с поля, собираются в кучки и что-то взволнованно обсуждают. Не успела Ганка спросить, что случилось, как из своего домика выбежала старая Козиниха. С нею чуть не столкнулся влетевший в открытые ворота растрепанный мальчуган. Женщины сразу узнали его. Это был подпасок из усадьбы дяди Грубого. Он стал рассказывать, что сегодня в полдень на усадьбу Криштофа Грубого неожиданно нагрянули панские чиновники из Кута.
Двор мгновенно наполнился соседями, и мальчик рассказал, что в Драженов приехали кутский управляющий Кош и бургграф с вооруженными до зубов егерями и лесничими. Они выломали двери, так как дома никого не было, все перерыли, перевернули вверх дном…
— Да что им нужно было? —спросила старая Козиниха.
— Искали какие-то бумаги из Вены… я не знаю.
— Нашли что-нибудь?
— Что-то, говорят, забрали.
— А куда уехали?
— Не знаю… Хозяйка меня послала в Уезд предупредить, что, наверное, явятся и к вам…
— Явились уже! —крикнул какой-то парень у ворот.
— Я тоже видел,—подтвердил другой.—Двое верхом…
— Где же они?
