что у него холодеют руки и ноги. Но когда прекратились дожди и наступили прозрачные, ясные дни поздней осени, ему стало лучше. А когда приехала молодая графиня фон Вртба, тихие покои замка оживились. Вскоре прибыли и гости, приглашенные на охоту.
Баронесса была несказанно рада приезду дочери, своей любимицы. Ламмингер тоже хмурился меньше обычного. Он стал общительнее и принимал участие в охоте. Как-то в разговоре с зятем он даже похвастал, что чувствует себя лучше и спит немного спокойней. Но дочь, давно его не видевшая, находила, что он сильно изменился и похудел. Она сказала об этом матери. Баронесса только вздохнула.
— Ах, дитя мое, сейчас ему лучше. Это ваш приезд его вылечил. А если бы ты знала, что было раньше! Всему виной его нелюдимость. Он избегает общества, и у него появляются всякие странные мысли…
— И речи у него бывают странные,—сказала дочь.—Вчера утром, когда собирались в лес, он сказал графу: «Сегодня первое ноября, значит, я дожил все-таки до ноября, ну, а раз так, то…» Он не договорил и засмеялся. Все смотрели на него, ничего не понимая. А он заговорил уже о другом.
Баронесса снова вздохнула. Она поняла, что муж подумал о сроке, назначенном ему тем несчастным мужиком. Скорей бы миновал этот месяц! Пройдет год, и тогда он наверняка успокоится.
Молодая графиня успокаивала свою мать или говорила, что отцу уже легче, что он повеселел, не понимая того, что матери не по душе эта странная его оживленность, казавшаяся ненатуральной.
Охотники вернулись поздно вечером с богатой добычей. Нескольких оленей и даже медведя они сложили на дворе замка. Всюду в панских покоях было шумно и весело. Сияли огни, свет яркими потоками лился из окон в ноябрьскую тьму. После всех охотничьих приключений, после целого дня, проведенного в лесной чаще, столовая казалась всем особенно милой, уютной.
Весело потрескивал огонь в большом камине. Стоял шумный говор гостей, преимущественно окрестных дворян. Они расположились за богато убранным столом. На главном месте восседала хозяйка дома, рядом с пей — муж, как раз напротив окна, выходящего в сад; из окна был виден кршижиновский лес, Уездская гора, Градек, закрывавшие своими склонами несчастный Уезд. Зал был наполнен ароматом тонких кушаний. Слышался приятный звон бокалов и посуды. Золотистое и красное вино искрилось в хрустальных бокалах. Лихие охотники и пили лихо.
Разговоры, вначале сдержанные и чинные, становились все более оживленными, все чаще раздавался смех. Ламмингер был разговорчивее, чем всегда, и даже смеялся вместе с другими. Пил он также больше обычного. Это не ускользнуло от внимания его жены; последнее время она замечала за ним эту новую слабость. Говорили больше всего об охоте, о различных приключениях.
— Эх, хороши загонщики у вашей милости! —обратился к Ламмингеру один из гостей, аристократ-иностранец, приехавший с графом фон Вртба.
Ламмингер залпом осушил полный бокал красного искрящегося вина, усмехнулся и сказал:
— Хороши-то хороши, только и упрямцы же! Мне пришлось их долго дрессировать. Немало я потрудился, пока вельможные паны —ходы соизволили привыкнуть.
— Так это ходы? Те самые? —заинтересовался граф.
— Да, те самые. Недавние бунтовщики. Краевой гетман мог бы рассказать вам, сколько войск он должен был послать против них…
Баронесса была недовольна этим разговором, видя, как ее муж, разгоряченный вином, багровеет.
— Я и до сих пор не знаю, чем это кончится для меня,—пошутил Ламмингер и рассмеялся.—Что вы так на меня смотрите, граф? Мне ведь дали точный срок: год и один день… Их предводитель… Поразительная гордость, поразительное мужицкое упрямство! Стоит уже на эшафоте…
Баронесса заметила, что у Ламмингера вздулись вены на лбу, и осторожно коснулась его руки, прося замолчать. Но он, не обращая внимания, продолжал, возбуждаясь все больше с каждым словом:
— …с петлей на шее и осмеливается вызывать меня на суд божий! Нет, Козина, плохой ты пророк! Год уже кончается, и ты там, а я все еще здесь…
Он вдруг умолк и откинулся на спинку кресла. Раздались крики. Опрокидывая кресла, гости бросились к хозяину. Ламмингер полусидел, полулежал в своем бордовом кресле, он был без чувств. Глаза его были открыты, неподвижные зрачки расширены. Он несколько раз протяжно вздохнул, из горла его вырвался хрип, и прежде чем столпившиеся в испуге гости успели опомниться, он уже перестал дышать.
Граф фон Вртба коснулся его лба. Лоб был липкий. Граф положил ему руку на сердце. Сердце не билось.
Напрасны были все попытки привести барона в чувство. Напрасно рыдали и ломали руки напуганные дамы. Напрасно послали верховых в город за врачом. Тргановский пан был там, куда позвал его Козина. Внезапная смерть привела в ужас всех
