Как гроздь в точиле винограда, Усекновенная глава. Вдали же никлые березы, И журавлиные обозы, Ромашка и плакун-трава. Еще не гукала сова, И тетерев по талой зорьке Клевал пестрец да ягель горький, Еще медведь на водопое Гляделся в зеркальце лесное И прихорашивался втай, — Стоял лопарский сизый май, Когда на рыбьем перегоне, В лучах озерных, легче соний, Как в чаше запоны опал, Олеха старцев увидал. — Их было двое светлых братий, Один Зосим, другой Савватий, В перстах златые копей… Стал огнен парус у ладьи, И невода многоочиты, Когда сиянием повиты. В нее вошли озер Отцы. «Мы покидаем Соловцы, О, человече Алексие! Вези нас в горнюю Россию, Где Богородица и Спас Чертог украсили для нас!» Не стало резчика Олехи… Едва забрезжили сполохи, Пошла гагара на утек, Заржал в коклюшках горбунок, Как будто годовалый волк Прокрался в лен и нежный шелк. Лампадка теплилась в светелке, И за мудреною иголкой Приснился Проне смертный сон: Сиговец змием полонен, И нет подойника, ушата, Где б не гнездилися змеята. На бабьих шеях, люто злы, Шипят змеиные узлы, Повсюду посвисты и жала, И на погосте кровью алой Заплакал глиняный Христос… Отколе взялся Алконост, Что хитро вырезан Алешей, —
