без денег. Когда он начал играть, все в ресторане положили вилки и ложки. Сыграл
— Я всю жизнь жалел, что не стал музыкантом. Я бы получал гораздо боль-
одну пьесу — полное молчание. Сыграл еще — почувствовал дыхание. Еще! В ре-
шее удовлетворение, сидя за третьим пультом какого-нибудь оркестра со своим
зультате минут 40 он играл. Никто ни к чему не прикасался. Все слушали. Потом
кларнетом. Там, в оркестре, у каждого свой инструмент. И контрабас не лезет
устроили ему огромную овацию. Так что, если хорошо и по- настоящему, то можно
в партию первой скрипки. Ни один порядочный музыкант не позволит себе со-
играть где угодно.
кратить или добавить что-либо, к примеру, к Брамсу. В театре все совсем по-дру-
— Вы слывете революционным человеком, оставившим след во многих те-
гому. Театр более конкретен, более привязан к современности. Поэтому и идет
атрах. Но случается конфликт с режиссером, и вы хлопаете дверью. Не бои-
разухабистый поток вульгарности и пошлости, невероятной сублимации самовы-
тесь, что в новом театре опять что-то может произойти?
ражения — это я придумал. Музыка этого не позволяет. Так что, заканчивая свою
— Я конфликтный человек, но увлекающийся. Вы зря думаете, что я всег-
театральную карьеру, должен признать, что никакого учения я не создал, Лазаря
да ругаюсь с режиссерами. К примеру, с Товстоноговым-младшим в театре
не Воскресил. И отношусь к этому спокойно, потому что всю жизнь мечтал быть
Станиславского в какой-то момент я перешел на эпистолярный жанр: не мог
музыкантом.
с ним разговаривать — писал письма. Иногда мне все равно: просто делаю,
— Вы играли в антрепризе «Борис Годунов» в постановке Деклана Доннел-
