– Подождите – что я вам ещё сообщу, – улыбнулся я. – Евреи, извините, избранный народ, но избраны они для того, чтобы внушать всем идею отсутствия избранности, идею единства: частица – ничто, Бог един, всё вокруг едино и так далее… Не Бог избрал евреев, а они – Его, ибо назвали Единым. Так говорит и Каббала: все души пребывают в единстве, но на земле разлетаются врозь с задачей сомкнуть в единстве то земное, во что они тут воплощаются…
– Мусульмане говорят то же самое! – обрадовался друг усопшего шаха.
– Правильно, но настоящее пророчество – в действии: евреи отличаются тем, что живут среди всех народов и в каждом выявляют то, что объединяет всех. Даже если объединяют их только пороки.
– Надо жить как все! – отрезал Гутман.
– «Как все» у них не получится: всякий раз, когда пытались, выходил конфуз. Как все вы знаете, в своё время, когда у всех были цари, правившие кулаком, а у евреев судьи, правившие суждением, в Израиле поднялся бунт: хотим как все, давай царей! И был пророк, который предупреждал, что подражание миру окажется плачевным: «Взвоете под игом царя вашего!» Так и случилось!
– Пророка звали Самуил! – объявил профессор Хау.
– Это знают все, профессор! – возмутился Гутман и повернулся ко мне. – Что же советуете делать?
– А ничего! – ответил я. – Не надо никого поднимать и гнать в Израиль. Пусть живут где живут, везде.
– А что делать с Израилем? В расход?!
– Не дай Бог! Евреи только в целом – не «как все», но если взять их отдельно, то среди них есть такие, кто живёт «как все» и такие, кто – «как всегда», не «как все», хотя они и не догадываются об этом: живут как умеют. Кому нравится «как все» – едут в Израиль, но нельзя же заставлять жить так!
– Чем вам не угодил Израиль? – взорвался Гутман и обернулся к Марго, теребившую его за рукав. – Что ты хочешь, Марго?
– Я хочу сказать! – сказала Марго и заволновалась. – Этот грузин – провокатор и антисемит! – и шея её покрылась красными пятнами. – У него задание, я знаю грузин. Они все антисемиты… Не любят даже абхазов… А у абхазов – свои горы и цитрусы…
Гости сконфузились. Даже Гутман.
– Знаешь, Марго, – сказал Сейденман по-русски и поправил на голове ермолку, – об этом судить не нам…
Возникла пауза, во время которой я повторил про себя свои слова и обнаружил в них смысл. Не понял только соответствует ли этот смысл моим убеждениям. Успокоил себя зато тем, что если даже сказал сейчас правду, а эта правда не соответствует моим убеждениям, – всё равно беспокоиться незачем, ибо что же ещё есть свобода как не роскошь постоянно изменяться?
Потом я почувствовал как у меня взмокли подмышки – свидетельство эротической природы творческого процесса. Запах подмышечного пота, феромон, обладает, говорят, эрогенной силой, и каждый раз, когда я сочиняю, подмышки у меня влажнеют. Это ввергает меня в смущение и уберегает от перечитывания написанного. Не только человек, но и книги рождаются в сраме, заключил я и решил это потом записать.
– Пия, – произнёс я с опаской, – что это за запах, чуете?
Она принюхалась и кивнула головой:
– Кокосовый пирог! – и, обернувшись к слуге с подносом, мотнула головой. – Я на диете.
– Я тоже! – выпалил я из солидарности и пожалел.
– Вам худеть некуда, – сказала Пия.
– Спасибо, но я не ем пирожного, – соврал я. – Пирожные сгубили больше евреев, чем антисемиты.
– Да? Отдайте тогда мою порцию этой даме! – указала она слуге на Марго.
– Мою тоже! – добавил я из солидарности и не пожалел. – Кстати, Пия, вам ведь тоже худеть некуда.
– Правильно: я уже целый месяц на диете.
– Зачем? И сколько потеряли?
– Ровно столько же. Месяц.
Я рассмеялся. Рассмеялись все. Подняв голову, я понял, что интеллектуалы хохотали над Марго: слуга опустил перед ней тарелку с тремя пирожными. Марго метнула на нас бешеный взгляд, а Сейденман опять сконфузился. Обстановку разрядил Бродман:
– Мисс Армстронг, я вот подумал: а что если наш гость повторит свои слова перед вашей телекамерой?
– Когда? – спросила Пия.
– Хоть сегодня… Через час.
– Да? – обрадовалась она и повернулась ко мне. – Выступите?
– По телевизору? – испугался я. – О чём?
– О том же, что говорили нам, – ответил Бродман.
Отыгрывая время для раздумий, я решил отшутиться:
– И опять без гонорара?
– Тысяча долларов! – предложил Бродман.
Воцарилась тишина.
– Не сегодня, – произнёс я решительно. – Акцент!
– Полторы! – и Бродман вытащил чековую книжку.
Сейденман опять сконфузился. Пия сжала мне локоть и – пока Бродман выписывал чек – шепнула на ухо:
– Берите! Вы ему понравились.
В ответ я склонился к её надушенной заушине:
– А какое он имеет отношение к вашей программе?
– Он её содержит.
Через два часа, когда я вышел из здания телестудии с неотмытым гримом на скулах и с бродмановским чеком в кармане, на меня навалилась усталость. К тому же, сверху, из недозастроенного неба, из узких проёмов между небоскрёбами, процеживался вечер. Это меня огорчило. Я был категорически против того, чтобы день закончился. Огорчало и то, что никто из прохожих меня не узнавал.
Я вошёл в телефонную будку и, прочитав правила, ужаснулся цене за звонок. Потом вспомнил о чеке, снял трубку и позвонил домой.
Жена и дочь уже спали.
Я спросил брата смотрел ли он программу новостей с Пией Армстронг.
Он не понял вопроса и заявил мне хмельным голосом, что я, должно быть, выпил.
Хорошая идея, подумал я, повесил трубку и зашёл в ближайший бар. Цены ужаснули меня, но, вдохновлённый первым заработком, я заказал рюмку водки и посмотрел на часы. Через тридцать минут мне надлежало вернуться к студии и встретиться с Пией.
Я живу в Америке, сообщил я себе, но не нашёл этому никакого продолжения.
– За нашу страну! – извинился я перед барменом.
Бармен разрешил:
– Такой страны больше нету! – согласился он и плеснул мне ”Столичную“. – Даже здесь нету…
19. Хрен с Мессией, пусть себе приходит
Пия оказалась несчастливым человеком.
Об этом она объявила в Сентрал Парк по пути из телестудии домой, куда вела меня знакомить с мужем
