близко – и в глазах возникла боль.
Тотчас же где-то в затерявшихся глубинах моего существа всполошилось издавна дремлющее там, но неподвластное сознанию блаженное чувство моей невычлененности из всего живого. Чувство это, как всегда, было мимолётным, но настолько сильным, что каждый раз я вздрагивал от мысли, будто именно оно таит в себе и оберегает от объяснения некую опасную тайну моего существования.
Я понимал о нём только то, что мимолётное не мимолётно: мгновение любви есть невообразимо мощная конденсация людского опыта. Не моего личного, не всемужского даже, а всечеловеческого. Надвременного и двуполого…
Поэтому я, наверное, и люблю женщин!
25. Записывать тишину и воспроизводить её в разной громкости
По всей видимости, Натела любила то же самое. Мужчин.
Она опять издала прежний жалобный стон, но теперь уже самоотрешённый.
Испугавшись, что, впав в агонию, она свалится с лестницы, я стал её трясти. Как только она вернулась к жизни, – медленно и нехотя, – я вздохнул и, запрещая издавать звуки, перекрыл ей губы указательным пальцем.
Натела поняла жест превратно, вскрикнула «да», присела на корточки, расстегнула пояс на моих штанах и дёрнула змейку вниз. Теперь уже всполошилась и лестница: дрогнула под нами, скрипнула и, подражая Нателе, издала протяжный стон. Вскинув руки и ухватившись одною за полки, а другою за потолок, я напряг колени и изловчился удержать сразу и себя, и Нателу, и лестницу. Устояли все, но зато рухнули в ноги – на голову Нателе – мои штаны, звякнув пряжкой о металлический поручень.
В то же мгновение скрипнула дверь – и, к моему ужасу, из кабинета выступил начальник контрразведки. Я остолбенел, а генерал огляделся.
– Натела! – крикнул он.
Высунув голову из-под моих штанов, она вскинула на меня строгий взгляд, приложила к губе со шрамом палец, но сама вдруг кашлянула и отозвалась:
– Я здесь, Сэрж! Не могу найти твою библию!
Генерал посмотрел в нашу сторону. Я повернулся к нему спиной, зарылся носом в книги и захлопнул глаза. Сердце, которое только что так громко стучало, остановилось. В наступившей тишине я представил себя снизу, с генеральской позиции, согнутого под потолком в жалкую скобку, без штанов, с голой волосатой задницей в сетчатых брифсах, приобретённых женою в подпольном Петхаине.
Обратился генерал не ко мне.
– Ну её в жопу, эту библию! Слезай, потом поищешь!
– Почему? – удивилась Натела и выпрямилась.
– А потому! Хитрожопый он…
Хотел, конечно, сказать «голожопый», подумал я.
– Ты о ком, Сэрж? – спросила Натела.
– О твоём философе! Не нужна мне, мол, ваша сраная библия, заткните её себе в задницу! Но мы ещё посмотрим – кто и что кому заткнёт… – и взревел: – Да спускайся же ты, наконец!
Я вцепился в пояс на юбке Нателы.
– А ты успокойся! – велела Натела то ли Абасову, то ли мне.
– В Америку, бля, спешит! Поднять там хай на весь сарай: «Вэй да вай, братья-жидята, мучают красные нас дьяволята!»
– А библия ему уже не нужна?! – рассердилась на меня Натела. – Нужна она ему всё-таки или нет?
– Сам не понимает! Гамлет сраный! – обозвал меня Абасов. – Петхаинский говнодав!
Теперь уже Натела разгневалась на него:
– Сэрж, ты опять?! Обещал ведь насчёт Петхаина! Не всем же быть армянами! И не ругайся при мне: я женщина! И не чета твоей усатой дуре!
– Она мать моего Рубенчика! – снова взревел Абасов.
– Ну и катись к ней в жопу! – крикнула Натела, а лестница скрипнула и качнулась.
Абасов выждал паузу и шумно выдохнул. То ли изгнал из себя ярость, то ли раскурил трубку:
– Извини! Я ж не на тебя… Я на него… Ненавижу я Гамлетов…
– А он уже ушёл?
– Заспешил, сука, в Америку…
Как только я решил, что напряженность в генеральском взоре обусловлена не гастритом, а близорукостью, Абасов произнёс загадочную фразу:
– А ты ведь снизу хорошо смотришься! Спасибо!
За что это он? – подумал я.
– За то, что хорошо меня знаешь! – добавил Абасов.
Я не понял генерала.
– Поняла? – рассмеялся он.
– Скажи! – потребовала Натела.
Действительно, пусть скажет, подумал я.
– Я имею в виду трусы… – застеснялся генерал. – То есть – что трусов как раз на тебе нету…
Откуда он это знает? – ужаснулся я.
– Мне отсюда всё видно! – сказал Абасов сквозь смех. – Ну, спускайся же, наконец! Ко мне…
Я крепче сжал в кулаке пояс на юбке Нателы, а она сказала:
– Иди к себе, Сэрж, а я сейчас приду… Надо же книгу найти. Другие согласятся: в Петхаине больше Гамлетов нету…
– Жду, – буркнул генерал и шаркнул по паркету обувью. – Будем – не чай, будем – вино… Я очень злой!
Снова скрипнула дверь. Потом щёлкнула: закрылась. Стало тихо. Я разжал кулак на юбке, но так и не шелохнулся. Прошло несколько минут. Натела наконец развернулась, пригнулась вниз и подняла мои штаны.
Я не оборачивался. Она обвила меня сзади руками и стала наощупь застёгивать мне пояс.
Как и следовало ждать, я устремился мыслями в будущее. Причём, представил его себе в формах очень далёкого пространства, отделённого от того, где находился я сам, большим океаном. Потом задался вопросом: Почему всё-таки я всегда верю в будущее? Ответил: Потому что оно никогда не наступает. Сразу возник другой вопрос: Может ли тогда человек или хотя бы еврей убежать в будущее и не возвращаться в настоящее никогда? Даже в субботу? Ответил, что пока не знаю: Надо сперва оказаться в будущем.
Мне пришла даже в голову мысль, что, там, в будущем, я буду записывать на плёнку… тишину. И воспроизводить её. В разной громкости…
– Вот же она! – вскрикнула Натела. – Номер 127!
Она оттеснила меня и стала тащить на себя фолиант, в который я упирался носом. Фолиант оказался тяжёлым – и если бы я не вырвал его из её рук, Натела грохнулась бы вниз.
26. Взял и убил себя: бросил меня одну
– Она? – спросила Натела, когда я приземлился вслед за ней.
– Она! – ответил я и положил книгу на нижнюю ступеньку лестницы.
