Мысль о Нателе, однако, вынудила меня отставить в сторону правую ступню и нацелить её в надвигавшуюся машину под самый бак с горючим, в пах, – так, чтобы искра отскочила в горючее и разорвала в щепки всю конструкцию.
И я, конечно, ударил бы – если бы машина не убрала вдруг с лица очков и не сказала мне знакомым голосом по-русски:
– Сейчас тебя, сволочь, протараню!
– Нолик! – ахнул я. – Айвазовский!
Бульдозер застопорился, забуксовал и взревел:
– Это ты?! Дорогой мой!
К изумлению Зари Востока, Нолик расцеловал меня и потащил к столу. Представлять как закадычного друга.
59. В друзьях мы не состояли
В друзьях мы не состояли, хотя знакомы были с детства.
Звали его сперва по-армянски – Норик Айвазян, а Айвазовским он стал по переезду из Грузии в Москву. Захотел звучать по-русски и «художественно». Что же касается имени, Нолик, – за пухлость форм прозвал его так в школе я. Имя пристало, и при замене фамилии Норик записал себя в паспорте Ноликом, что при упоминании армян позволяло ему в те годы добровольной русификации нацменов изображать на лице недоумение.
В Штатах я читал о нём дважды. В первом случае его имя значилось в списке любовников брежневской дочки, но список был опубликован в местном русском ”Слове“. Зато заметка в ”Таймс“ звучала правдоподобно. Рассказывалось в ней о кооперативных ресторанах перестроившейся Москвы, и в числе валютных был назван ”Кавказ“ у Новодевичьего кладбища.
Упоминалось и имя кооператора – Норика Айвазяна, «Московского Директора Организации Освобождения Нагорного Карабаха».
60. Пора выходить на Америку!
Оправившись от липких лобзаний с хмельными кутилами и с самим Ноликом, а также от водки, которую он перелил в меня из чайного стакана, я сразу же собрался попросить у него десятку. Решил, однако, сперва справиться о доходах. Ответ меня обнадёжил: ”Кавказ“ приносил Нолику ежемесячно сорок тысяч «париков». Зелёных банкнот с изображением отцов американской демократии в парике.
Вдобавок – вместе с полковником Фёдоровым – он затеял под Москвой дело, связанное с производством зеркальных очков. Хотя «снимал в лысых», – в банкнотах с изображением отца советской демократии без парика, – это «двадцать больших в тех же париках»!
Потом, безо всякой связи со сказанным, он пожурил американцев за то, что, как только они набирают несколько миллионов «париков», сразу же притворяются богачами. А богачи, сказал Нолик, – если они не борются за великое дело, – омерзительны.
На какое-то мгновение мне стало больно за то, что я покинул отчизну, но я вспомнил, что на новой родине есть беженцы, которые скопили больше. В качестве их представителя я качнул головой и поморщился:
– Сорок тысяч? Всего? На двоих?
– Ты что?! – возмутился Нолик. – Толик срывает пятьдесят! Но ему и карты в руки: это его идея!
– Какой Толик? – спросил я, хотя не был знаком и с идеей.
– Полковник Фёдоров, – сказал Айвазовский. – Я вас знакомил!
– Который из них? – оглядел я еле присутствующих.
Они гоготали по английски.
Единственный, кто изъяснялся по русски, причём, в рифму, сидел напротив, выглядел полуевреем и не скрывал этого от соседа, которому сам же каждую свою фразу и переводил:
«Мой отец – еврей из Минска, мать пошла в свою родню. Право, было б больше смысла вылить семя в простыню. Но пошло – и я родился, – непонятно кто с лица. Я, как русский, рано спился; как еврей – не до конца».
Сосед посматривал на него с подозрением. Не верил, что полуеврей спился не до конца. Не верил и я. Не тому, что до конца спившийся полуеврей не может быть полковником, а тому, что он ежемесячно срывает под Москвой пятьдесят больших «париков».
– Это он? – спросил я Нолика. – Это Толик?
– Толик это я, – сказал мне полковник Фёдоров, сидевший, оказывается, рядом, по мою левую руку. Которую я, смутившись, сунул ему под нос и сказал:
– Ещё раз, полковник!
На полковника Фёдоров не походил потому, что на нём был ярко-жёлтый нейлоновый блейзер. А под блейзером – ярко-красная тельняшка со словом «Калифорния».
– Никогда б не догадался, – улыбнулся я. – Молод!
– Эх! – обрадовался полковник. – 'Забыл бык, когда телёнком был'. А ещё, знаешь, говорят: «Молодость ушла – не простилась, старость пришла – не поздоровалась».
Айвазовский хлопнул меня по спине и воскликнул:
– Каков Толик-то, а! Ума палата и руки золотые! У армян говорят: 'Олень стрелы боится, а дело – мастера'!
– Я армян уважаю, – согласился полковник. – Но у русских тоже есть своё: 'Дело мастера боится'.
– Почти одинаково, только без оленя! – сообразил я и добавил более масштабное наблюдение. – Народ народу брат!
– Философ! – сообщил Нолик обо мне полковнику.
– Философов тоже уважаю! – разрешил Толик и выпил водку, а потом рассмеялся. – А такое, кстати, слышал? Философское: «Всё течёт, всё из меня»? Или: «Я мыслю, следователь, но существую»?
– А что у вас за войска? – рассмеялся я. – Фольклорные?
– Толик у нас полковник безопасности! – ответил Нолик.
– КГБ?! – осмотрелся я. – Или как это у вас сейчас называют?
Кроме попугая и Зари Востока, никто на нас не смотрел.
– Удивительно! – сказал я Нолику. – А говорил: в одном деле…
– Новые времена! – похвалился полковник.
– А мы тут ещё хотим ресторан перекупить у Тариела, – добавил Нолик. – Пора выходить на Америку! – вспомнил полковник.
– Это дорого? – согласился я. – Выходить на Америку?
– Наскребём! – пообещал Нолик.
– Молодцы! – вздохнул я. – Нолик, мне нужна десятка.
– Как срочно? – опешил Айвазовский.
– Сейчас.
Нолик вытер губы ладонью и обиделся.
– Десять тысяч?! – разинул рот полковник и вылил в него рюмку.
– Десять долларов, – сказал я.
Айвазовский переглянулся с Фёдоровым и после выразительной паузы проговорил:
