хотя они покажутся банальными.
Я равнодушен ко всему батальному.
Вы даже вправе уподобить меня стекла осколку,
без толка всякого плывущему в протоке
захламленном, лишённому желанья представать
пред публикой. Прошёл угар блистать…
Ничто во мне вам, кстати, не напомнит вашего писателя,
который, старцем став, молчать не стал, – продолжил ратовать.
Слова, исполненные смысла, для меня исполнены насилия…
Теперь мне кажется, – живи он по другую сторону двора,
я никакого не предпринял бы усилия
пространство это пересечь. Какая б ни была пора…”
Семи десятков с половиной лет поэт
ещё одну берёт и – отправляет в рот…
И с рюмкой этой глубже удаляется в ничто, –
во всё, что не присутствует, чего в природе нет.
В отсутствие – такое через-мерное, которое есть извращение.
В Нарцисса юного. И – в вывернутом воплощении.
(Пер. Н. Джин)
Я В ДВУХ ИМПЕРИЯХ ЖИЛА
Я в двух империях жила.
То – два лица, одна монета.
Не золотой монета та была.
И не серебряной.
Примета
не в лицах двух,
а в двух руках,
не знающих объятий.
В отличие от рук у Шивы,
Богобляди.
(Пер. Н. Джин)
3. ИЗ БИБЛИИ
К написанию этих стихов меня подтолкнула наскученность самою собой. В попытке избежать себя я решила надеть маски других людей…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ – ИЗ БИБЛИИВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
***
Я вернулся в отеческий дом. В нём по-прежнему мало смысла.
Буду жить как положится. Никак не положится, – вновь коромысло
разобью и убуду. По дороге я сбросил в колодец игральные кости.
В ту же реку вхожденье возможно, но подобно хожденью к погосту.
Я вернулся. В реке повторилась вода. Потому что кругла,
словно крышка колодца, земля. И мала. Потому что угла
не бывает у круга, где можно укрыться. А с круга упасть
можно только в себя, где и нечего делать, и негде пропасть.
Я свалился в себя, но раскаянья глупого нету в душе.
Есть такая усталость в плоти, что ничто не осталось уже
как обречь её на непорочность и пасть на колени,
угодив притяженья земного закону, а не моленью.
За пределами отчего дома, в котором так плохо со смыслом,
мне жилось, как в пределах: ни сладко, ни кисло.
Не обидно и то, что нигде не нашёл – и уже не найти
ни души – чтобы с ней затеряться в бесцельном пути.
Вспоминается только картина бескрайнего поля
и языческий хор журавлей, голосящих о воле
над пространством, где сгинуло время, сгущаясь в печаль,
где внезапно я в гневе и страхе, как птица, вскричал.
Я вскричал от прозренья: любое движение – прочь,
а любое прибытье – убытья мечтой занемочь.
И – сквозь мрак непроглядный, ничто, почерневшее в ночь, –
мне до отчего дома себя удалось доволочь…
А поднявшись с колен, я забыл и простые слова,
превратившись в поэта, постигшего суть мастерства
в различеньи не-слышанных звуков, не-виденных снов,
растворившихся в нём, как на площади – шайка воров.
Я вернулся давно. У окна восседаю – невесел и сед.
Поедаю свой хлеб, попиваю вино что приносит сосед.
Дожидаюсь беды в тишине… Но сосед мой порой,
обещает, копаясь в носу, что спасение не за горой.
(Пер. Н.Джин)
МАРИЯ МАГДАЛИНА
Смыслом слово не светит.
Дребезг. Фразу знобит.
Всё, что разум приметит, –
сердце не сохранит.
Пусто сердце. Белея
наготой, в темноте
станешь, тупо глазея,
как бесчинствуют те.
