сопрели эвкалипты все уже весной, в апреле?
Куда же как не в прошлое? Но в чьё? Неужто ваше?
Оно уже ничьё. Не ваше. И ничуть ни краше,
ни хуже будущего. Будущее – тоже никому
принадлежать не может. Так же и ему
ничто в вас не принадлежит. Но к прошлому лежит
душа, поскольку в нём сидит прекрасный паразит
забывчивости: память вас однажды поразит
не-вспоминанием того начального пророчества,
что ваша участь на земле – сквозное одиночество…
Но и тогда на той, запретной,
презрев запреты, на заре,
склонившись над змеино-чёрной,
в завале сорных трав, норе,
вы будете вещать не ей, змее, сбежавшей в голубое, –
себе. Ведь именно к себе оно – послание любое.
Вы скажете ей:
Я, как ты, как заповедная змея,
не на Востоке родилась и не на Западе, – в краях,
где эти близнецы-глупцы сцепились в неурочный час,
оставив по себе рубцы, – страну, которую б сейчас
я не покинула: к чему? Покинув что-то в первый раз,
вы ни к чему уже не сможете приладить верный глаз.
Но я покинула давно. И не покинуть не могла.
Как ящерица, сбросив шкуру, я ускользнула-убегла,
хотя в краю том, как в раю, тепло и редко холодит –
не чаще, чем земля любая не-злого мудреца родит,
но реже, чем мудрец не-добрый ахинею городит…
Ещё примета: в том краю воюют чаще, чем ваяют,
но хужу, чем судьбу свою с рифмованной строкой сверяют.
Тaм больше слов, а в них слогов, чем тут и в той же Палестине,
но как и в ней, по всей стране – ни статуи. И пахнет дыней.
И вся страна испещрена, как мозг, петлями переулков,
где каждый шаг звенит в ушах петлистых колокольным звуком.
И каждый день длиннее тень ложится от руин-развалин.
Вечерний звон про день-урон докладывает запевале,
чей баритон хоральный стон поднимет ночью, кaк пиалы,
нацеженные не вином, – виной, молитвой и печалью…
Молитвою за тех, кто на рассвете ускользнут,
забыв свои истоки и завещанный маршрут,
за тех, кто нарастили вторую кожуру,
за их невозвращенье в ту нору,
в которой нескончаемая скука
чередоваться может только с мукой…
(Пер. Н. Джин)
БЛИЖЕ К НЕСУЩЕСТВОВАНИЮ
'Не выходи из комнаты.'
(И. Бродский)
Не обращай вниманья. Не считай
cуществованьем то, что за стеной.
Не выходи из комнаты. Читай
про не-свою печаль, про мир иной.
Не двигайся. Не суетись. Сиди,
когда внезапно кто-то завопит.
А вздрогнешь среди сна – не смей будить
себя: то сон соседки. Тоже спит.
Не доверяйся голосу внутри
себя. Сиди и никого не жди.
И все внутри себя замки запри.
А постучатся в дверь, скажи: Уйди!
Как манекен среди зеркал кривых,
молчи. Зрачки в глазах сотри!
И вспомнив вдруг, что нет его в живых,
на отражение своё не посмотри.
(Пер. Н. Джин)
ANNO DOMINI – ГИБЛЫЕ ДНИ
Пришло! Закончилось! Свершилось!
Прошла пора веселия и грусти.
Полу-улыбка полу-неприсутствия, –
знаменье наших дней, – размоет скоро
первичный страх первичного позора.
Неотличимые в своём бесчувствии
и равнодушии, увы,
мы станем – как мильоны стебельков травы,
как слившиеся мотыльки-лучи
в зловонной нескончаемой ночи.
О, Anno Domini!
– Слова не имут срама.
– Своим значеньям даже не верны.
С самоубийства начинались эти дни:
с такого нетерпенья быстро жить,
что, не дождясь своей кончины, одолжить
её пришлось. И на последнем на дыханьи –
им не до «как». И на уме лишь «что».
И лишь «сейчас». И «это», а не «то».
Пророку в наше время не родиться,
хоть от пророка никакого прока.
И за ненадобностью незачем рядиться
